Плследний из Мологи. Жизнеописание архимандрита Павла (Груздева) - Наталья Анатольевна Черных

— Товарищ Груздев, собирайтесь срочно в дорогу! Все про вас знаем. С одной стороны, рады, а с другой стороны, скорбим. Может, вам чем подсобить? Может, няню нужно?

— Нет, гражданин начальник, — отвечает Павел. — Крепко вас благодарю, но поеду без няни.

— Как хотите, — согласился директор.

«Сейчас и пошутить можно, — вспоминал батюшка этот случай. — А тогда мне было не до смеху. На таком веку — покрутишься, и на спине, и на боку!»

Для Прасковьи Осиповны и Ивана Гавриловича это было тяжелым ударом:

— Дедушко! Бабушка! Меня отпустили домой!

— Ничего не отдадим тебе, — расстроились старики. Все вещи, которые были у Павла — одежду и прочее, заперли в комод на ключ. — Приедешь обратно, всё твое будет!

Чтобы утешить стариков, пообещал Павел Груздев, что вернется к ним. А сам в чем был — в худой фуфайке, во всем рванье — сел на поезд, приехал домой. Но вернуться в Петропавловск ему уже не пришлось — вскоре после его отъезда умерла Прасковья Осиповна. «Думаю, из-за меня», — печалился отец Павел. Всю жизнь вспоминал их как самых близких людей, как отца с матерью. На старинном дореволюционном евхаристическом сосуде было у него выгравировано в церкви в селе Верхне-Никульском: «Прасковья. Иоанн». Это — петропавловские дедко и бабка, чей дом стал для него, ссыльного изгнанника, родным домом на далекой чужбине…

Часть вторая

Глава X. Помоги мне, Господи, поприще и путь священства без порока пройти

Когда Павла Груздева уводили из родительского дома в первый день декабря 1949 года — это был уже третий арест, всё по одному и тому же делу архиепископа Варлаама (Ряшенцева) — то конвоир, сопровождавший его в тюрьму, предложил выбрать «из двух зол меньшее»: путь их лежал через обледенелую Волгу, и милиционер, по воспоминаниям о. Павла, сказал ему:

— Лучше тебе в проруби утопиться, чем идти туда, куда ты идешь.

Конечно, в памяти заключенного Павла Груздева свежи были все пытки и побои, перенесенные им в ярославской тюрьме, страшный голод и холод военных лагерных лет, издевательства урков…

— Давай, — предложил милиционер, — я отвернусь, а ты прыгай в прорубь, все меньше тебе мучаться.

Так искушал враг рясофорного Павла Груздева, который, хотя и не был пострижен в монашество официально, но по внутренней своей сути был истинным иноком с младых лет. Сколько же пришлось пережить и претерпеть ему, уроженцу затопленного Китеж-града, прежде чем Господь принял его в число своих священнослужителей! Отчего это так? Многие становятся священниками без каких-либо особых затруднений, а здесь с первых лет жизни каждый день посвящен служению Богу, к Нему стремится сердце и все помышления, но не у алтаря находишься ты, а на самой низшей ступеньке — «а уж мы не то чтобы нищие были, а какая есть последняя ступенька нищих — вот мы были на этой ступеньке…»

«Лучше тебе в проруби утопиться…»

И всё-таки он вернулся из далекого Северного Казахстана — с «вечного поселения» — в родной Тутаев, как когда-то, в 47-м, вышел из-за колючей проволоки уральских лагерей. После Вятлага возвращался Павел Груздев домой — весна была в самом разгаре, и окраина бывшего Романова — Леонтьевка — утонула в цветущей черемухе, и яблони в садах стояли как подвенечные… «Вся земля — невеста Твоя, Господи!» Из казахстанской ссылки вернулся изгнанник осенью 1954 года. Вековые липы на Волжской набережной медленно роняли золотые листья, романовские церкви возносили в небо уцелевшие купола, отливала ласковой осенней синью матушка-Волга — та самая, в которой советовали утопиться арестанту Груздеву…

— Тятя с мамой приняли меня с радостью, — вспоминал о. Павел. — Устроился я на работу.

На работу устроиться было очень трудно — «статья у Паши была такая, что нигде его не брали». Объявить-то, что «по ошибке» — объявили, а реабилитации как таковой не было. Вот и пришлось Павлу Груздеву чуть ли не целый год «угощать вином» главного инженера Тутаевской КППБ — «Конторы коммунальных предприятий и благоустройства», чтобы приняли его, бывшего лагерника, хотя бы чернорабочим. Мостил дороги, благоустраивал парки и скверы, зимой проруби чистил — самая черная работа, как обычно, на плечах о. Павла.

А дома всё та же нищета в 50-е, как и в прежние, годы… Как-то раз на праздник собрался Павел Груздев на правый берег в Воскресенский собор — «пойду в собор, Спасителю поклонюся». Сам-то приехал из Петропавловска «во всем рванье», просит мать:

— Мамо, нет ли подрясничка какого?

— Сынок, конфискация!

— Мамо, нет ли кальсон каких?

— Сынок, только из мешков нашитых!

Ну что поделаешь! Пришел в собор на службу, многие узнали Павла Груздева, не забыли еще, хоть и одиннадцать лет в лагерях был.

— Павлуша, петь-читать не разучился? Прочитай Апостола-то!

В Воскресенском соборе служил в то время отец Петр, а диакона звали Алексей — «Алексаша». А поскольку день был праздничный, особый какой-то, присутствовал на богослужении недавно рукоположенный епископ Угличский Исайя, управляющий Ярославской епархией.

«Вышел я Апостола читать, — рассказывал отец Павел. — Прокимен как дал!»

Голосина здоровый, и службу всю назубок знал. Услышал епископ Исайя нового чтеца:

— Кто это?

— Да вот, арестант пришел, — объясняют ему.

— Позвать в алтарь! — велит владыка.

«Поскольку я был уже рясофорный, порядок знал, — вспоминал батюшка свое знакомство с Преосвященным Исайей. — Поклон престолу, поклон владыке, стал под благословение».

— Ты, парень, откуда? — спрашивает владыка.

— Из Хутыни, — отвечает Груздев.

— За что сидел?

— Вроде ни за что.