Религия славян и её упадок (VI–XII вв.) - Генрик Ловмянский

почвы. Владислав Герман делит государство между сыновьями, не назначая главного, и оставляет вопрос на волю Бога и на решение знати[877]. Кривоустый во время похода на Колобжег взывает к рыцарству: «Только на Бога и на оружие мы полагаемся»[878]. Сам автор вскользь, но явно подчеркивает автономность естественного порядка. Он напоминает, что смерти избежать не может ни одно существо[879]; хлеб может больше, чем человеческие законы[880]. Но особого внимания заслуживает упомянутая Галлом максима, что глас народа всегда совпадает с гласом Божьим[881], а это явно указывает на то, что сверхъестественный порядок является аспектом (который мы определяем как «теологическая интерпретация») естественного порядка.

Из анализа Галла вытекает следующий образ: в сознании средневекового хрониста исторические события развиваются в соответствии с естественным порядком в рамках исторических причинно-следственных связей. Этим фактам, которые назовем объективными, соответствует параллельная линия сверхъестественных фактов, которые связаны с миром субъективных представлений хрониста и которые, в его понимании, придают историческим событиям и вообще фактам естественного порядка определенное направление, продиктованное позицией sacrum по отношению к заинтересованным лицам или разыгрывающимся событиям. Этому мировоззрению ни в коем случае нельзя придавать черты внутренней последовательности: естественный мир, с одной стороны, функционирует самостоятельно, подчиняется собственным причинно-следственным закономерностям, а с другой стороны, в каждом своем элементе зависит от сверхъестественных сил. Но непоследовательность не смущает по крайней мере хрониста, поскольку он ее вообще не замечает, будучи свято убежденным в истинности двух своих принципов — автономии естественного мира и всемогущества sacrum. Это типичная для средневековой историографии точка зрения.

Концепция Галла о соотношении понятий sacrum и природа в их конкретных проявлениях выросла на чужой почве, отсюда возникает вопрос, в каком отношении она находилась с польским мировоззрением. По этому вопросу мы находим у Галла указания, с которыми мы, впрочем, уже сталкивались.

При этом здесь видны два решения. Казимир Обновитель верит в божественное всемогущество: побеждает тот, кому Бог оказывает свою милость (cui Deus dedit suam gratiam), в то же время численное превосходство не гарантирует победу (multitudo non facit victoriam). Природа здесь полностью лишена самостоятельности, ходом событий руководит вмешательство sacrum. Эта точка зрения скорее не соответствует принципиальным убеждениям Галла, который высказывается за автономность природы, за некоторое (хотя иногда шаткое) равновесие sacrum и природы, в соответствии с философской тенденцией 12 века[882]. Таким образом, возможно, что Галл вложил Казимиру в уста одно из мнений, распространенных в христианской среде Польши. Но хронист приводит также, причем более явно, примеры и другого решения — природа и sacrum находятся не в отношении подчинения, а во взаимодействии, как в случае Кривоустого, когда он рекомендовал своим воинам полагаться на Бога и на собственное оружие. Эта точка зрения хорошо соответствует позиции самого хрониста, но это не значит, что она отличается от взглядов польской среды. Об этом говорит свидетельство, сохранившееся в списке, датируемом 400 годами позже, но имеющем архаическое происхождение. Это уже цитированная пословица «К Богу взывай, а руки прикладывай», формулирующая прадавний надежный опыт, что для достижения цели следует использовать все имеющиеся средства. Принцип метода концентрации средств при достижении целей отчетливо обозначился и у языческих славян, которые охотно бы согласились на соединение культа собственных богов с культом христианского Бога, и препятствием этому была только исключительность христианства. Мысль о подобной концентрации выражает и другая пословица: «Богу — свечка, а дьяволу — огарок», в более древней, известной уже Рысинскому форме: «Богу служи, а дьявола не гневай»[883]. Эта максима противоречит духу христианства и представляет собой, без сомнения, реликт языческих понятий в уже христианской среде — стремление соединить христианский культ с культом собственных демонов, считавшихся у христиан дьяволами, отсюда культ дьявола под именем Черного бога в Полабье. Тем более понятно отраженное в приведенном высказывании Кривоустого соединение собственного усилия с взыванием за помощью к христианскому sacrum. Это последнее решение, апеллирующее к взаимодействию sacrum и природы, составляло наверняка правило, в то время как максима, высказанная Казимиром, находила применение скорее в специфических обстоятельствах, когда заинтересованная сторона оказывалась в особенно трудной ситуации и не имела или имела ничтожные шансы достижения цели естественными средствами.

Обычной формой вызова вмешательства sacrum была молитва, часто соединенная с другими формами просьбы о благосклонности sacrum: такими, как пост и вообще аскеза, милостыня и т. п. Пример подобного сложного прошения привел Галл в связи с помощью св. Эгидия при зачатии Владислава Германа и Юдиты. Молитвы могут иметь характер или публичный, состоящий в участии в церковных богослужениях, или частных, как чтение молитвы. О церковных богослужениях Галл неоднократно упоминает, но частной молитвой в хронике, посвященной политическим событиям, не интересуется. В то же время молитва имеет огромное значение как фактор формирования религиозного мировоззрения; ее систематическое повторение устанавливает духовную связь между человеком и определенной сферой сверхъестественного мира, отдает человека под постоянную опеку sacrum, предоставляет покровительство в делах. Распространение молитвы тесно связано с укоренением соответствующей религии. У язычников молитва получала публичный характер, в то же время функцию более поздней частной христианской молитвы выполняли у них магические практики. Христианская молитва естественным образом ограничивала потребность в магии, однако так и не смогла заменить ее полностью.

Распространение молитвы началось в Польше, помимо духовенства, с княжеского двора. Недостаток данных по этому вопросу у Галла дополняют другие сообщения. Баварский источник (до 993 г.) сообщал, что Мешко, князь вандалов, раненный в плечо отравленной стрелой, выздоровел благодаря Удальрику, епископу аугсбургскому (ум. 973 г.) и прислал на его могилу вотум в виде серебряного плеча[884]; естественно, это не могло обойтись без молитв. О Эмнилде Титмар сообщал, что она старалась раскаяться за грехи своего мужа (Болеслава Храброго), не уставая в подаяниях и лишениях — о молитвах даже не упоминал[885], так как они были обычным делом. Так, с 10 века Пясты через христианских матерей и жен приобщались к чтению молитв и осуществлению набожных действий, а об их положительных результатах свидетельствует письмо хорошо информированной Матильды Швабской к сыну Эмнильды Мешко 2, которых чтил Бога на трех языках: родном, латинском и греческом[886], о немецком источник не упоминал. В то же время это было первое упоминание об использовании в молитвах польского языка, что не было удивительно. Мы смело можем считать, что начиная с Мешко 2 все Пясты имели подготовку в сфере богослужения, соответствующую уровню других христианских князей. Памятником религиозности Пястов 11 века считается также так называемый Молитвенник Гертруды, сестры Казимира (дочери королевы Рихезы), выданной за Изяслава, русского