Дневник русской женщины - Елизавета Александровна Дьяконова

Завязался общий разговор о курсах, о недавнем вечере, о том, сколько получено доходу, о петербургском женском клубе и т. д. Этот женский клуб разрешен не как клуб, но под именем Русского женского взаимно-благотворительного общества; но, очевидно, судя по началу, это – первая попытка женщин создать свой клуб на манер американок. Как взаимное благотворение, общество наметило несколько задач, между прочим – учреждение дешевых квартир для бедных интеллигентных женщин, доставление им занятий, организацию дешевой столовой, чтение лекций по разным специальностям – для женщин. Общество будет иметь свою читальню; вход в собрание ежедневный для всех членов. Одним словом – очень и очень похоже на клуб, даже с избранием старшин, дежурных. Мужской элемент не допускается, несмотря на то что ему страшно хочется и он употребляет все старания, чтобы попасть туда. О. К. была раз в собрании членов этого общества и говорит, что там очень весело и оживленно. Говорили и о женском медицинском институте. Боже мой! Вряд ли когда-нибудь настолько полезное и необходимое учреждение встречало столько препятствий для своего возникновения: до сих пор не решено окончательно, где же строить институт? – Отводят где-то место, но это пока еще только слух.

14 декабря

На днях утром я пошла на лекцию богословия. Добрый батюшка[88] вошел, смиренно сам прочел молитву: Царю Небесный (он сначала было просил нас самих читать ее перед каждой лекцией, но, видя, как два или три раза произошло замешательство, вследствие того что никто не решался читать, теперь всегда сам читает, войдя в аудиторию) и начал защищать учение Библии от взглядов разных ученых и их теорий… Он старался доказать, что Библия не противоречит науке, что сами ученые, несмотря на то что некоторые из них отрицают существование Бога, необходимость религии, все-таки должны признать, должны вывести из изучения истории человечества, что в человеке всегда жила могущественная потребность в религии, в стремлении узнать Бога, объяснить себе явления природы, ее возникновение; человеку всегда была присуща мысль о вечности, о том, что со смертью не все в нас исчезнет, а останется нечто. Человек всегда старался проникнуть в тайны неизвестного, за гробом… Батюшка говорил заикаясь, путаясь в словах, и поэтому… как слаба казалась его защита веры! Я слушала внимательно и с интересом, но для тех, кто и вообще не особенно симпатично относился к религии, – для тех убеждения и доводы батюшки были, конечно, очень слабы, тем более что изложение вовсе не отличалось красноречием, а физический недостаток еще более портил всю лекцию.

Через два часа, в той же аудитории, Гревс читал интересную лекцию о христианстве, как историческом явлении, имеющем огромное значение в истории народов. И здесь впервые я услышала речь о христианстве не с той обычной строго религиозной точки зрения, с какой я обыкновенно привыкла смотреть на него. Не касаясь вопросов религии, Гревс разбирал вопрос об изучении этого исторического явления. Этим вопросом стали заниматься сравнительно очень недавно, начиная с 50-х годов нынешнего столетия. Само собою разумеется, что в числе писателей, занимавшихся этим вопросом, Гревс выше всех ставил Ренана и его «Les origines du christianisme»[89], разбирая содержание каждой книги. Ренан рекомендовался нам для чтения, Ренан назывался великим гением; благодаря его деистической теории – как сказал профессор – человечество прогрессирует, и, таким образом, ему удастся когда-нибудь прийти к познанию истинного Бога… Бедный батюшка!

А вечером я читала лекции Милюкова: «Введение в курс русской истории». Там мне бросилось в глаза то обстоятельство, что наша Церковь оказывается вовсе не так тесно связанной с государством, если рассмотреть исторический процесс.

15 декабря

Завтра уезжаю домой. Устала до последней возможности; почти сплю за тетрадкой. Домой! Как-то меня встретит мама? Говорю – неизвестно, настолько мало ее знаю. А меня все ждут с нетерпением. О, как я буду рада видеть их всех, сестер, братьев! Сколько я могу им рассказать, сколько надо сообщить…

Уже глаза слипаются… не могу писать больше…

Ярославль, 25 декабря

Вот уже целая неделя, как я дома, и не вижу, как время идет… Первые радостные минуты встречи со своими, потом – бесконечные разговоры и рассказы. Дома, конечно, ничего не изменилось. Но мама удивила меня своим отношением ко мне: она встретила меня очень ласково и, кажется, была очень успокоена, видя, что я нисколько не переменилась, что ничего ужасного со мною не случилось и что курсы не оказали на меня никакого «вредного» влияния. Вполне игнорируя курсы, она тем не менее с любопытством расспрашивала меня о моем житье в интернате, и так как то, что я рассказывала, было вполне успокоительного характера, то ей не к чему было придраться и она была спокойна. Но зато она с необыкновенной для меня щедростью принялась заботиться о моих туалетах, находя их слишком плохими. Рассчитывая существовать в Петербурге исключительно на собственные средства, я, конечно, не могу теперь одеваться так, как одевалась прежде. И вот, маме надо было найти хотя бы одну, по ее мнению, неприглядную сторону моего существования; не находя ее в моих рассказах, но найдя ее в моем туалете (к слову сказать, вполне приличном), она обратила теперь на нее все свои заботы, и, к великому моему удивлению, заботится о моих платьях совершенно так, как будто бы у нас не было отдельного имущества, а она обязана нам все делать. Я прихожу в ужас от такой беспощадной траты денег, но маму убедить – невозможно. С непривычки мне кажется обидным принимать от нее столько подарков, даже невозможным, неестественным, смешным быть одетой на «чужой счет», как я выражаюсь. А главное – мне ничего не надо; я неустанно твержу это маме, и этим, кажется, только больше подливаю масла в огонь.

Странная женщина – моя мать! Или – стоит поставить себя раз вполне самостоятельно, то она в свою очередь начнет относиться по-человечески? Удивляюсь. Когда подумаешь обо всем, что пришлось вынести из-за нее в эти годы, – горечь и злоба подымаются в душе; когда же видишь перед собой ее теперь, по отношению ко мне – доброю и ласковою, по отношению к сестрам и младшему брату – деспотичною, по отношению к старшему брату – слепо любящею и подчиняющеюся, – то чувствуешь к ней какую-то жалость… Она тратит на меня деньги… и я, не привыкнув брать их когда бы то ни было, чувствовала себя неловко, когда она