Либеральный русофил. Сэр Исайя Берлин, как создатель современного либерализма - Юрий Всеволодович Ревич

что менее продолжительное время. И это относится не только к якобинскому террору во время Великой французской революции, закончившейся, кстати, точно так же, как и русская 1917 года, совершенно не тем, чем предполагалось.

Эта всеобщая нетерпимость всех ко всем, когда люди, по характеру и убеждениям вполне толерантные и склонные к компромиссам, вынуждены занимать крайнюю позицию на стороне экстремистов просто потому, что противоположная сторона отнюдь на компромиссы идти не желает (ну в самом деле, не поддерживать же «прогнившее самодержавие», когда оно выступает с репрессиями, правда?) и привела в конце концов к тому, что Солженицын назвал «красным колесом».

Однако и тут «не все так однозначно»: вспомним судьбу герценовского «Колокола», который в начале 1860-х лежал на столах всех министров реформаторского правительства Александра II, включая и самого государя. Обломало его популярность естественное для революционного демократа Герцена, но совершенно не разделявшееся российским обществом, включая даже самых убежденных противников самодержавия, сочувствие польскому восстанию 1863-64 годов, высказанное на страницах «Колокола». Не помогло даже осуждение Герценом и его лондонской командой выстрела Каракозова в 1866 году. Гайки стали постепенно закручивать все сильнее (известно, что к концу 1875 года более 90% участников движения «хождения в народ», а также около 8 тыс. сочувствующих и последователей было арестовано, многие осуждены[18]) и в конце концов после бомбы Гриневицкого в 1881 году (брошенной накануне принятия российской Конституции!) их закрутили до такого предела, что кроме революции, как всем стало ясно, выхода уже и не предвиделось. То есть попытки компромиссов были, но царская власть, как впоследствии и советская, и наша современная российская, совершенно не терпела самодеятельности ни в каком виде.

И, наконец, в третьих — во всем тексте с самого начала явственно проступает огромное и жирное «Зато!». Да, истоки большинства российских идей пришли с Запада[19], зато упав на плодородную российскую целину, они дали такие всходы, что от их последствий мир не опомнился до сих пор и, судя по засилью левых в западном, как это любят сейчас говорить, «дискурсе», активно воспроизводящих ходовые штампы советской пропаганды, не опомнится еще долго. По сути Берлин поддерживает идею о том, что Россия в XX веке выступила полигоном практического опробования западных идей крайне левого и частично крайне правого толка, и отрицательные результаты как минимум одного из этих экспериментов уже оказали на мир влияние: от ортодоксальной идеи «коммунизм здесь и сейчас» отказались почти повсеместно. Воспроизведение (Сталин уже пытался) другого эксперимента (националистического) в его постмодернистски пародийном варианте мы сейчас наблюдаем своими глазами.

Было познавательно встретить у Берлина указание на то, что М. Мамардашвили[20] где-то назвал «непройденностью исторического пути»: «Одно из главных различий между областями, находившимися под эгидой западной и восточной церквей, в том, что последние не пережили Возрождения и Реформации»[21]. Д. С. Лихачев[22] в своих трудах очень старался вписать в общеевропейский контекст то, что он называл «предвозрождением», но вынужден был констатировать: «… русское Предвозрождение не перешло в настоящее Возрождение. Предвозрождение тем и отличается от Возрождения, что оно еще тесно связано с религией. В нем уже сильны еретические течения и антицерковные настроения, пробуждается индивидуализм, божество очеловечивается, все наполняется особым психологизмом, динамикой, рвущей со старым и устремляющейся вперед. Но религия по-прежнему подчиняет себе все стороны культуры»[23].

Эссе Берлина о Толстом[24], Тургеневе и Белинском[25], а также Герцене[26] своей ясностью и компактностью изложения достойны того, чтобы войти в школьные учебники. Причем такой учебник был бы намного интересней и увлекательней обычных, прежде всего своей направленностью на одну из главных задач образования вообще — заставить мыслить самостоятельно. Но вряд ли об этом можно помечать: ни один нормальный преподаватель не допустит в неокрепшие подростковые мозги столь нетрадиционного похода к «Войне и миру», как прослеживание влияния на Толстого (Толстого!) Жосефа де Местра, считающегося предтечей фашизма и вообще главным реакционером всех времен и народов (см. описанный ранее очерк Берлина о де Местре).

…и СССР

Описание встреч с советскими писателями Берлин оставил в очень живо написанном (через много десятилетий — в 1980 году) очерке «Встречи с русскими писателями (1945 и 1956)»[27]. Из текста можно заключить, что тем, кого называют «советологами», Исайя Берлин не был, и в советской реальности (в т. ч. и сталинской) разбирался плохо. Он прекрасно знал историю, в том числе и историю России, но собственно историком (т. е. историком событий) никогда не был. Он был историком идей[28] и с этой точки зрения придавал большое значение дореволюционной России; но, поскольку в Советском Союзе с идеями было плохо (а после зачистки всякой оппозиции на довольно долгое время стало вообще никак), то подробности творческого процесса в СССР его и не интересовали. Его общее впечатление: «русская литература, искусство и мысль в 1939 году напоминали город после бомбежки» ([1], стр. 428-429).

Встречу в Ленинграде в 1945 году параноидально настроенная Ахматова склонна была считать не только причиной последующих гонений (известного постановления «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“»), но и вообще поводом для начала холодной войны. Пастернак резонно полагал, что Анна Андреевна преувеличивает: постановление задело большое число известных литераторов (в первую очередь М. Зощенко, а также председателя правления Союза писателей СССР Николая Тихонова, Юрия Германа и др.), а также литературных функционеров и партийных деятелей. Константину Симонову приписывают слова: «мы все упомянуты в этом постановлении, даже если там нет наших имён» — иными словами, удар был направлен на все литературное сообщество, конкретные лица из Ленинграда послужили лишь образцовыми жертвами[29]. Что доказывается последовавшей серией аналогичных наездов по очереди на композиторов, художников, ученых-биологов, врачей, «космополитов» и т. д. — Сталин активно искал замену политическим «врагам народа» 1930-х, которых пора было объявлять уничтоженными. Конечно, совершенно не исключено, что Жданова (а, вполне возможно, и лично Сталина, знавшего всех старых литераторов по именам), дополнительно обозлили строго запрещенные частные контакты литераторов с зарубежными гостями — отсюда и выдвижение Анны Андреевны на первый план постановления (но почему тогда дополнительно не пострадали, например, Пастернак, Маршак или Чуковский, также активно контактировавшие с Берлиным?).

«Оттепели», на рубеже 1950-60-х оказавшей огромное влияние на отечественную атмосферу, и в первую очередь на искусство, Берлин, кажется, вовсе не заметил — просто не счел нужным обратить внимание. Это, в общем, понятно — он был в СССР в 1945 и 1956 году, а потом еще встречался с Ахматовой в 1965, но уже в Англии, потому основная часть оттепели прошла мимо него. На Западе был широко известен факт гонений на Пастернака за получение