Эпоха веры - Уильям Джеймс Дюрант

человеческому разуму) и ревновать, чтобы человек не стал бессмертным, причастившись от древа жизни, — это значит быть крайне обидчивым и завистливым богом. Почему ваш бог так ревнив и мстит за грехи отцов детям?… Почему столь могущественный бог так гневается на демонов, ангелов и людей? Сравните его поведение с мягкостью Ликурга и римлян по отношению к нарушителям. Ветхий Завет (как и язычество) санкционировал и требовал жертвоприношения животных… Почему вы не принимаете Закон, который Бог дал евреям?… Вы утверждаете, что прежний Закон… был ограничен по времени и месту. Но я могу процитировать вам из книг Моисея не десять, а десять тысяч отрывков, где он говорит, что Закон — на все времена».39

Когда Юлиан попытался восстановить язычество, он обнаружил, что оно не только непримиримо разнообразно в практике и вероучении, но и гораздо больше пронизано невероятными чудесами и мифами, чем христианство; и он понял, что ни одна религия не может надеяться завоевать и тронуть общую душу, если она не облачит свою моральную доктрину в великолепие чудес, легенд и ритуалов. Его поразила древность и универсальность мифов. «Выяснить, когда был первоначально изобретен миф, можно не больше, чем выяснить, кто был первым человеком, который чихнул».40 Он смирился с мифологией и одобрял использование мифов для привития морали непросвещенным умам.41 Он сам снова рассказал историю о Кибеле и о том, как Великая Мать была перенесена в виде черного камня из Фригии в Рим; и никто не мог предположить из его рассказа, что он сомневается в божественности камня или эффективности его переноса. Он обнаружил потребность в чувственном символизме для передачи духовных идей и принял митраистское поклонение солнцу как религиозный аналог преданности философа разуму и свету среди людей. Для этого царя-поэта не составило труда написать гимн Гелиосу, Царю-Солнцу, источнику всей жизни, автору бесчисленных благодеяний для человечества; по его мнению, это был настоящий Логос, или Божественное Слово, которое создало и теперь поддерживает мир. К этому верховному принципу и первопричине Юлиан добавил бесчисленные божества и джинны из старых языческих верований; терпимый философ, по его мнению, не станет напрягаться, чтобы проглотить их всех.

Было бы ошибкой представлять Юлиана как вольнодумца, заменившего миф разумом. Он осуждал атеизм как зверство,42 и преподавал такие сверхъестественные доктрины, которые можно найти в любом вероучении. Редко какой человек сочинял такую бессмыслицу, как в гимне Юлиана солнцу. Он принимал неоплатоническую троицу, отождествлял творческие архетипические Идеи Платона с разумом Бога, считал их посредником Логоса или Мудрости, с помощью которой было создано все сущее, и смотрел на мир материи и тела как на дьявольское препятствие на пути к добродетели и освобождению заключенной в нем души. Через благочестие, доброту и философию душа могла освободиться, подняться до созерцания духовных реальностей и законов и таким образом погрузиться в Логос, возможно, в самого Бога. Божества политеизма, по мнению Юлиана, были безличными силами; он не мог принять их в их популярных антропоморфных формах; но он знал, что люди редко доходят до абстракций философа или мистических видений святого. На публике и в частном порядке он практиковал старые ритуалы и принес в жертву богам столько животных, что даже его поклонники краснели за его холокосты.43 Во время своих походов против Персии он регулярно обращался к предзнаменованиям, как римские генералы, и внимательно слушал толкователей своих снов. Похоже, он не доверял колдовству Максима.

Как и всякий реформатор, он считал, что мир нуждается в нравственном обновлении, и для этого он разработал не просто внешнее законодательство, а религиозный подход к внутренним сердцам людей. Его глубоко тронул символизм мистерий в Элевсисе и Эфесе; ни одна церемония не казалась ему более подходящей для того, чтобы вдохновить на новую и более благородную жизнь; он надеялся, что эти впечатляющие обряды инициации и посвящения могут быть распространены среди немногих аристократов на большую часть народа. По словам Либания, «он желал, чтобы его называли скорее священником, чем императором».44 Он завидовал церковной иерархии христианства, его преданным священникам и женщинам, общинности его богослужения, обязывающей убедительности его благотворительности. Он был не прочь подражать лучшим сторонам религии, которую надеялся вытеснить и уничтожить. Он призвал новую кровь в языческое жречество, организовал языческую церковь со своим главой и призвал свое духовенство соперничать и превосходить христианское служение в обучении народа, раздаче милостыни бедным, гостеприимстве чужестранцам и подаче примеров хорошей жизни.45 Он основал в каждом городе школы, где читал лекции и излагал языческую веру. Своим языческим священникам он писал, как Франциск своим собратьям-монахам:

Ведите себя со мной так, как, по вашему мнению, я должен вести себя с вами; если хотите, давайте заключим договор, согласно которому я буду указывать вам на свои взгляды относительно всех ваших дел, а вы в свою очередь будете делать то же самое для меня относительно моих высказываний и поступков. Ничто, на мой взгляд, не может быть более ценным для нас, чем эта взаимность….46 Мы должны делиться своими деньгами со всеми людьми, но в большей степени с добрыми, беспомощными и бедными. И я утверждаю, хотя это и покажется парадоксальным, что благочестивым поступком было бы делиться одеждой и пищей даже со злыми людьми. Ведь мы отдаем именно человечность человека, а не его моральный облик.47

Этот язычник был христианином во всем, кроме вероисповедания, и, читая его и сбрасывая со счетов его мертвую мифологию, мы подозреваем, что многими симпатичными чертами своего характера он был обязан христианской этике, впитанной в него в детстве и ранней юности. Как же он вел себя по отношению к религии, в которой был воспитан? Он предоставил христианству полную свободу в проповеди, богослужении и практике и отозвал ортодоксальных епископов, сосланных Констанцием. Он лишил христианскую церковь всех государственных субсидий и закрыл для христиан кафедры риторики, философии и литературы в университетах на том основании, что эти предметы могут с пониманием преподавать только язычники.48 Он отменил освобождение христианского духовенства от налогов и обременительных гражданских повинностей, а также свободное использование епископами помещений, предоставляемых для государственной службы. Он запретил передачу наследства церквям; сделал христиан неправомочными для занятия государственных должностей;49 приказал христианам каждой общины полностью возместить ущерб, нанесенный ими языческим храмам в предыдущие царствования, и разрешил сносить христианские церкви, построенные на незаконно захваченных землях языческих святилищ. Когда в результате этой скоропалительной логики возникли смятение, несправедливость и беспорядки, Юлиан попытался защитить христиан, но отказался изменить