Пролог. Мысли о литературе и жизни - Пётр Семёнович Коган

я бродил как глупец среди других глупцов, я делал глупости, я даже играл на скрипке, и толпа кричала мне: «хорошо рыкаешь, лев». Мне делается тошно, когда я вспоминаю этот невыразимо пошлый триумф, когда мне рукоплескали людоеды.

Я не хочу конкурировать с каким-нибудь телеграфистом, я удаляюсь в Долину Мира и превращаюсь в мирного обитателя лесов, я поклоняюсь своему богу, распеваю песенки, делаюсь суеверным, бреюсь только во время прилива и сообразуюсь с криком тех или иных птиц, засевая свое поле. («Мистерии».)

Брюсов: Есть великое счастье — познав, утаить;

Одному любоваться на грезы свои;

Безответно твердить откровений слова,

И в пустыне следить, как восходит звезда.

(«Новые заветы».)

А. Белый: Мои мечты-вздыхающий обман,

Ледник застывших слез, зарей горящий, —

Безумный великан,

На карликов свистящий.

Ф. Сологуб: Беру кусок жизни, грубой и бедной, и творю из нее сладостную легенду, ибо я — поэт. Косней во тьме, тусклая и бытовая, или бушуй яростным пожаром, — над тобою, жизнь, я, поэт, воздвигну творимую мною легенду об очаровательном и прекрасном. («Навьи чары».)

А. Блок: Самое большое, что может сделать лирика, — это обогатить душу и усложнить переживания... Никаких идейных, моральных или иных выводов я здесь не делаю. (Предисловие к «Лирическим драмам.»)

Второй.

Смотри на людей, как на средство к достижению указанной выше цели. Люди — лишь материал для обогащения твоего «я». Презирай и ненавидь их заботы и тревоги, или будь к ним равнодушен.

Штирнер: К чему сводится мое отношение к миру? Я желаю насладиться им, поэтому он должен стать моей собственностью, и в этих видах я хочу завоевать его. («Единственный и его собственность».)

Ницше: Но некогда спрашивал я и почти давился вопросом своим: как, неужели для жизни нужна толпа?

Жизнь есть источник радости, но всюду, где пьет толпа, все родники бывают отравлены. («О толпе», «Так говорил Заратустра».)

Ибсен: Бессмысленно то учение, которое вы приняли от прадедушек и которое вы проповедуете направо и налево, — учение, что масса, чернь, серая толпа, составляет ядро общества, что это и есть сам народ. («Враг народа».)

Метерлинк: Мы живем на лоне великой несправедливости, но я думаю, что нет ни жестокости, ни равнодушия в том, что иногда мы будем говорить, забывая эту несправедливость, иначе нам никогда не вырваться из ее круга. Нужно, чтобы хотя немногие из нас позволили себе говорить, думать и действовать так, точно все окружающие нас счастливы. («Мудрость и Судьба».)

Пшибышевский: Ты хочешь дать им правду? — Они живут ложью. — Ты несешь им любовь? Их сила — в ненависти! Ты даришь их светом? Они на свету погибают. Их стихия — мрак. («Вечная сказка».)

О. Уайльд: Но кто-нибудь должен был бы разъяснить им, что хотя, с точки зрения общества, Созерцание — величайший грех, какой только может совершить гражданин, все же, с точки зрения высшей культуры, это — естественное занятие. («Замыслы».)

Гамсун: Мне противны люди, эти средние обыватели, живущие в мизерных трехэтажных домах, «благодушествующие за тодди и выборной политикой и изо дня в день торгующие зеленым мылом, медными гребенками и рыбой», падающие на колени и читающие молитвы в страхе перед громом и молнией. («Мистерии».)

Бальмонт: Я проклял, вас, люди.

Живите впотьмах,

Тоскуйте в размеренной чинной боязни,

Бледнейте в мучительных ваших домах,

Вы к казни идете от казни.

(«В домах».)

Брюсов: Я чужд тревогам вселенной.

(«Как царство белого снега».)

Сологуб: Быть с людьми — какое бремя!

О зачем же надо с ними жить!

Отчего нельзя все время

Чары деять, тихо ворожить...

(«Быть с людьми»).

Блок: Душа молчит. В холодном небе

Все те же звезды ей горят.

Кругом о злате и о хлебе

Народы шумные кричат...

Она молчит, и внемлет крикам

И зрит далекие миры...

(«Стихи о Прекрасной Даме , LXXIV.)

Третий.

Будь враждебен идее соглашения между людьми и всему, что создано путем соглашения. Саморазвитие и полное выражение личности несовместимы с учреждениями и идеями, на которых лежит печать коллективного творчества. Пусть будут ненавистны тебе все виды общественной деятельности, всякие партии, союзы и организации, все формы государства — от абсолютной монархии до демократии, всякое равенство, все формы религии, всякий закон, всякое право, справедливость, гуманность, мораль, логика как свод общеобязательных законов мышления, наука как свод общеобязательных понятий о мире, разум, рассудок, даже слова в их общеупотребительном значении, — словом все, что так или иначе служит ограничению личности в интересах общества.

И напротив того, люби все, что помогает уйти от жизни, не принимать действительности, что усыпляет общественные инстинкты, укрепляет в нечувствительности к общественным требованиям и человеческому горю. Люби эгоизм, одиночество и разрушение, люби вымысел, фантазию, красоту и искусство, изображающее несуществующий мир, следуй инстинкту, люби женщину и любовь, преклоняйся перед всеми формами разврата и извращений, перед всеми видами опьянения, люби каприз, безрассудство, иррациональные движения души вплоть до безумия, беспорядочные слова, не скованные логикой и смыслом. Словом, из того, что разбросано перед человеком в современной жизни, выбирай то, что содействует остроте и яркости твоих душевных переживаний и позволяет не считаться с миром.

Штирнер: прислушиваться к голосу бога, совести, долга, закона и т. д. — все это чепуха, которой начинили вашу голову и ваше сердце для того, чтобы сбить вас с толку.

Политическая свобода означает, что polis, государство, свободно; религиозная свобода означает, что религия свободна, подобно тому как и свобода совести означает, что свободна совесть; следовательно, это не значит, что я независим, свободен от государства, от религии, от совести, или что я избавился от них. Это не значит, что я свободен.

Как сможете вы быть едиными, если вас сплачивают какие-нибудь узы?

Всякое государство есть деспотия, независимо от того, сколько в нем деспотов, один ли только, или много, или в нем, как в республике, господствуют все поголовно, причем один деспотизирует другого.

Как собственник и творец моего права, я и источником права признаю только себя, и никого другого: ни бога, ни государство, ни природу, ни человека с его „вечными правами” человека, ни божественное, ни человеческое право.

Общественное благо как таковое, не есть мое благо, оно есть только заключительная форма