Россия: народ и империя, 1552–1917 - Джеффри Хоскинг

интеллектуальная традиция, берущая начало в средневековой схоластике и взлелеянная в университетах; политическая независимость римской католической церкви; феодализм, основанный на верности вассала и на договоре хозяина и вассала; иммунитеты городов и корпораций; права парламентов и судов. По словам Анненкова, в конце лекции о Карле Великом, «когда профессор поворачивался к публике, чтобы напомнить, чем мы обязаны Европе, от которой получили блага цивилизации и человеческого образа жизни, завоёванные его кровью, трудом и горьким опытом, его слова тонули в шумных аплодисментах, звучавших из всех уголков аудитории».

Западники всегда заостряли внимание на том, чего недоставало России, вызывая желание начать работу по устранению недостатков. Но духовная направленность на том, чего не хватает, несёт в себе некоторые опасности: тенденцию к общим и категоричным аргументам, отрицание имеющегося позитивного опыта, ненависть и неприятие, сосредоточенность на непостижимом, нежелание сотрудничать и искать компромиссы. Эти тенденции стали характерными для большинства русских мыслителей. Запад был для них не набором реальных, отличающихся друг от друга стран, испытывающих собственные трудности, а неким полигоном для воображения, где они могли забавляться, развлекаться, позабыв о самодисциплине, требуемой для решения серьёзных проблем.

Это тем более было важно, ведь дело происходило в стране, которая до конца 1850-х годов не знала публичных дебатов по основным политическим вопросам и даже позже не раз страдала от произвольного вмешательства цензуры. Это означало, что интеллектуальная жизнь так и не вышла за рамки кружков, в каждом из которых был свой лидер-мыслитель, с мнением которого скорее соглашались, чем спорили. Идеологические диспуты проходили не в форме открытых дискуссий, а на страницах подпольных памфлетов и листовок; интеллектуальный залп одной стороны требовал равного по силе залпа с другой. Разногласия внутри кружков вели не к эволюции идей, а к расколу и образованию очередной новой группировки.

Источником, из которого руководители кружков черпали идеи, служил немецкий идеализм, а затем, уже в 1840-х годах, французский социализм. Первый привёл к утверждению национальных ценностей, второй — к новому открытию ценностей общины. Сложенные вместе, эти течения и произвели на свет своеобразный русский социализм.

Белинский

Человеком, олицетворявшим искания русской мысли этого периода, стал Виссарион Белинский, типичный завсегдатай кружков и один из первых разночинцев, ставший на путь самостоятельного мышления. Сын бедного морского врача, он поступил в Московский университет в качестве официального стипендиата, но был исключён за написание пьесы, обличающей пороки крепостничества. Один из его учителей, Николай Надеждин, решил поддержать молодого человека, предложив писать обзоры и статьи в его журнал. После закрытия «Телескопа» Белинский перешёл в «Современник», где вскоре стал самой заметной фигурой.

Худой, чахоточный, болезненного вида, Виссарион Белинский совершенно преображался, когда излагал захватившую его идею. Глаза сияли, на щеках вспыхивал румянец, в голосе появлялась страсть. Идеи были его манией, и Белинский чувствовал себя как дома в той раскалённой атмосфере, где «все ничтожнейшие брошюры, выходившие в Берлине и других губернских и уездных городах немецкой философии, где только упоминалось о Гегеле, зачитывались до дыр, до пятен, до падения листов в несколько дней… Люди, любившие друг друга, расходились на целые недели, не согласившись в определении «перехватывающего духа», принимали за обиды мнения об «абсолютной личности» и о её по себе бытии».

Важнейшим стал для Белинского вопрос, как в России совместить интеллектуальную жизнь с официальной действительностью. Некоторое время, по той же причине, по какой это делал Пушкин, он придерживался точки зрения, что единственный выход — в поддержке режима, потому что только он способен принести просвещение и материальный прогресс отсталой и невежественной стране. «Россия, — писал Белинский одному из друзей в 1837 году, — не разовьёт свою свободу и гражданскую структуру из собственных ресурсов, но получит её из рук царей, как и многое другое».

Однако Белинскому недоставало иронии или лёгкости, характерных для Пушкина. Идее «примирения с реальностью» он отдался со всей своей страстностью, на время порвав со всеми друзьями: они были шокированы видеть своего обычно радикального товарища пресмыкающимся перед режимом «Николая Палочника». Но вскоре — что тоже весьма характерно для Белинского — он отошёл от подобной позиции, заявив: «Я презираю своё отвратительное желание примириться с этой отвратительной действительностью».

Впоследствии Белинский возложил все свои надежды на литературу, видя в ней возможность преобразовать российскую действительность и преодолеть раскол общества. В политической области он шёл к так называемой «социальности», что можно понимать как эвфемизм для запрещённого цензурой слова «социализм». «Она (для меня) поглотила и историю, и религию, и философию… Что мне в том, что Я понимаю идею, что мне открыт мир идеи в искусстве, в религии, в истории, когда я не могу делиться этим со всеми, кто должен быть моими братьями по человечеству, моими ближними во Христе, но кто мне чужие и враги по своему невежеству?»

Язык Белинского указывает на приверженность как христианству, так и немецкому идеализму, но русскому социализму по своим воззрениям было суждено стать атеистическим и антиклерикальным, воспринимающим церковь как составную часть репрессивного порядка.

Бакунин

В этом социализме существовало несколько течений. Первое связано с именем Михаила Бакунина, происходившего из семьи богатых землевладельцев Тверской губернии. Он играл ведущую роль в «западническом» кружке Николая Станкевича, что можно объяснить как его пламенным и властным характером, качествами лидера, так и хорошим знанием немецкого, а это дало ему возможность выступать в качестве наставника своих товарищей, включая Белинского, не читавших Фихте и Гегеля в оригинале.

Бакунин пришёл к социализму, имея весьма поверхностное знакомство с настоящими русскими крестьянами. Пришёл не через знание людей, а через немецкую философию. Гегелевская диалектика виделась Бакунину как борьба между теми, кто поддерживает существующий порядок вещей, и теми, кто желает уничтожить его и создать более гуманное общество. Именно в этом духе следует понимать любимое изречение Бакунина: «Страсть к разрушению есть… творческая страсть!»

В характерном для себя максималистском стиле Бакунин отождествлял грядущую социальную революцию с моментом, когда противоречия, таящиеся в человеческом существовании, наконец разрешатся великим очистительным конфликтом, после которого человечество — а вместе с ним Абсолютный Дух — придёт к полному самопознанию и примирению с собой. Бакунин полагал, что носителями этого благостного перелома будут русские, ведь именно в России отчуждение элиты от масс достигло наибольшей степени.

«Всякий сколько-нибудь мыслящий и добросовестный русский должен понимать, что наша империя не может переменить своего отношения к народу. Всем своим существованием она обречена быть губительницею его, его кровопийцею. Народ инстинктивно её ненавидит, а она неизбежно его гнетёт, так как на народной беде построено всё