«Там, среди шумного моря, вьется Андреевский стяг…» Хрестоматия военного моряка - Коллектив авторов

Манифест об уничтожении крепостного права положил начало формированию русского флота на новых началах. Менялись не только вооружение и тактика кораблей, кардинально изменялся характер взаимоотношений офицеров и нижних чинов.

Предписываю завтра 30 числа марта в 10 ч. утра прочитать при собрании команды на шканцах Высочайший манифест об уничтожении крепостного состояния, изданный в 19 день февраля сего года и после этого отслужить благодарственное молебствие Его Императорскому Величеству. По окончании молебствия, следуя фрегату «Генерал-адмирал», поднять Императорский штандарт на грот-брам-стеньге и флаг генерала-адмирала на крюйс-брам-стеньге и произвести салют. Национальный флаг поднимается как выражение сочувствия России к великому христианскому подвигу нашего Государя, а флаг генерал-адмирала – в знак общей нашей радости, что в важном деле этим усердно помогал Царю наш Великий Князь.

Ребята!

Настоящий манифест не касается вас лично. С той минуты, как вы поклялись служить Царю и России под флагом с голубым крестом, вы зависите только от законов и их блюстителей – начальников; но ваши отцы, сестры и братья оставались в личной зависимости от нас, помещиков. Настоящим милостивым манифестом эта зависимость скоро пресекается. Порадуйтесь же за ваших кровных и пожелайте от глубины доброго русского сердца, чтобы они были достойны новой светлой доли.

(Сборник приказов и инструкций адмиралов, с 196–197)

Из воспоминаний о Г.И. Бутакове

С именем адмирала Григория Ивановича Бутакова связана целая эпоха. Возглавляемая им практическая эскадра Балтийского флота послужила кузницей кадров русского броненосного флота. Как показывают воспоминания его сослуживца, скрывшегося под псевдонимом «Старый механик», Григорий Иванович был замечательным военным педагогом, чьи приемы речевого воспитания подчиненных могут оказаться полезными современным военным руководителям.

По складу ума, деятельности и особенностям своего характера Григорий Иванович резко отличался и не походил на других; он не любил много говорить и вообще отличался молчаливостью, но если он о чем говорил или писал, то все это было в высшей степени умно, ясно и просто.

В 1860 году Григорий Иванович был назначен начальником практического отряда судов Балтийского флота. Эскадренное плавание паровых судов носило совершенно новый и особый характер. Беспокойный адмирал часто переносил свой флаг с одного корабля на другой и перемещался со своим небольшим штабом неожиданно. Приблизительно недельное пребывание адмирала на каждом из кораблей его эскадры всегда клонилось к осмотру во всех подробностях как самого корабля, так и ознакомлению с его личным составом; многие крепко этого побаивались, тем более, что со стороны адмирала возникали новые и неожиданные вопросы, которым, как тогда говорили строптивые, нет конца. Очевидно, что при таких условиях службы умственной в соединении с внешней энергичной деятельностью, направленной к систематичному и основательному обучению своему делу команд, занятия представлялись таким бременем, с которым многим справляться было не по силам. Лгать адмиралу или обманывать его было нельзя, так как памятные слова его: «Будто бы?» или: «Так ли это?» имели последствием как бы останавливание говоруна и приравнивались к выговору. Приходилось выбирать одно: работать или уходить.

Способности приходилось совершенствовать, главное же – надо было как на словах, так и на деле избегать мелочей, а говорить и писать о деле по возможности кратко, ясно и понятно. Выслушав докладчика, Григорий Иванович имел обыкновение подавать ему небольшой листок бумаги и внушительной длины карандаш со словами: «Присядьте вон там, за столик и начерните, что надо написать»… Написанное подается ему, Григорий Иванович прочитывает, берет со стола карандаш, более половины из написанного зачеркивает и приписывает своей рукой два или три слова, а затем читает всем вслух. Новичок-автор не мог узнать своего произведения, оно так изменилось к лучшему, что трудно и сказать. «Отдайте делопроизводителю, чтобы так и написать». Последующие уроки были также поучительны и все клонились к усвоению мудрого изречения, что в многоглаголании несть спасения, или народной пословицы: бойся вышнего, не говори лишнего.

Новичкам по службе в штабе Григория Ивановича не менее тяжело было защищать на первых порах свои проекты и предложения. Адмирал любил во все всесторонне и глубоко вникать: он прекрасно понимал и вдумывался в чертежи. Предоставляя докладчику полную возможность высказаться, Григорий Иванович во многих случаях, прежде чем высказать свое решение, вступал как бы в спор, задавая ему множество вопросов, начинавшихся примерно с того: нельзя ли обойтись без выполнения вашего предложения? Нельзя ли сделать это попроще, отчего бы не сделать так? Если докладчик умно и доказательно защищал свое предложение, то оно принималось, и наоборот, при недостатках возвращалось с предложением получше обдумать и исправить.

Во время рейдовых стоянок, в особенности после аварий, на флагманском корабле поднимался сигнал: адмирал приглашает таких-то на вечернюю чашку чая. Таких приглашений ужасно боялись, так как некоторые поодиночке призывались до начала чая к адмиралу. Что он с ними говорил, это оставалось неизвестным, но по выражению и цвету лиц выходящих можно было думать, что головомойка им была внушительная.

Гораздо хуже чувствовали себя те, которые на единоличные объяснения адмиралом не призывались, так как они предвидели над собой суд гласный, а главное – общий и, позволительно думать, беспристрастный, потому что из присутствующих никто заранее не мог предвидеть, кому предстоит доля обвинителя, а кому роль защитника, свидетеля, эксперта и проч.

Это происходило так: после довольно продолжительной обычной беседы, когда чаепитие кончалось, адмирал возбуждал вопрос сам или предлагал лицу, им выбранному, рассказать, как он видел и объясняет случившееся? Если происходило отклонение от действительности, то докладчик останавливался вопросом адмирала – так ли это? И если находился свидетель, готовый опровергнуть неправду, то просил слова, и его слушали, а если такого не было, то адмирал, называя кого надо, спрашивал, что тот думает и может сказать, так как видел и был близок к случившемуся.

При особом, свойственном только Григорию Ивановичу умении вести дело правдиво, ясно и просто, всякие ошибки, случайности и ненадлежащее исполнение дела обсуждалось своевременно, по свежим у всех впечатлениям, когда нельзя было ничего скрыть, когда нельзя было отозваться запамятованием или спрятаться за ширму какого-нибудь вида. Тем, на кого падала тень обвинения, предоставлялась полная возможность оправдаться и защищаться против доводов обвинения и мнения экспертов; допускалась полная свобода слова даже с юмором и оспариванием доводов, но только при условии быть почтительным ко всем, иметь уважение к мнению других и не употреблять резких, обидных выражений. Иногда после таких импровизированных судов объявлялись приказы, в которых категорически предписывалось, что и как нужно делать в назидание тем, которые жаловались на