Записки на память. Дневники. 1918-1987 - Евгений Александрович Мравинский

Все же к вечеру раздвинулись тучи, очистился горизонт, зарумянилась над лесом зорька, затеплились звезды. Много за сегодняшний день село снега: на дороге снеговая каша, машины с лесом еле ползут, проваливаются, буксуют. Продолжает подувать теплый западный ветерок, пахнущий снегом и далями… За чаем рассказывал Маше о «Борисе Годунове», о Мусоргском. Перед сном послушал передачу «Сборник русских песен Р.-Корсакова».

29 марта.

С 11.30 до 2 был у домика, колол дрова, погрелся в «зауви» на солнышке. На солнышке очень тепло, но ветер холодный, северо-западный. Легкая высокая облачность.

После вчерашнего дождя выползли из своих домиков кой-кто из малых сих: видел на снегу около нашего малинника снежного паучка, снежную блоху, а на горячей стене дома — пару мух. На сугробах на огороде стали различаемы очертания грядок: снег осел и лежит тюфячками. Чернолесье нежно и ярко расцвечено теплыми, будто изнутри светящимися тонами.

Пришел домой, печка натоплена, тишина, никого нет: ушли на озеро переставлять на новое место сети. Прилег, подремал, почитал и написал Л. большое письмо в связи с предполагаемым ее приездом в это воскресенье. Подошли Маша и Иван.

Неожиданно появилась девочка со станции с телеграммой от Мендельсона. Он завтра приезжает сюда с Саркисовым и просит выслать лошадь на перекресток (?!).

После обеда прошелся по шоссе «взад-назад» (до Загурского), все ломал голову, что бы это могло значить? Решил быть на всякий случай готовым уехать с ними в город: возьму с собой, когда поеду встречать их на лошади, портфель с самым необходимым.

30 марта.

В 11 часов выехал с Толенькой на лошади к переезду у Нойтормы. В 12.10 были на месте, через 15 минут подошла машина с Саркисовым и Мендельсоном. В Министерстве культуры задумали очередную нелепость: передать Лен. филармонию в ведение РСФСР (!!). Пришлось сесть в машину и ехать в город. В Ленинград приехали в 4 часа. Саркисов от меня стал обзванивать Москву. Весь день был дома, не выходил никуда. Вечером заходил Семков (со своими «отчетами»).

31 марта.

В 9 часов утра Саркисов у меня; все утро звонки в Москву: Михайлову (министру), Кабанову (его заму), в Горком.

1 апреля.

К 12-ти собрались у меня мальчики: Рома и Ежи. Сидели до 4-х. Увлекательно беседовали.

2 апреля.

В 1.50 дня прибыл на Нойторму. Солнышко, но очень холодный ветер. Весь в поту (рюкзак, полушубок) добрался до Сухопарины. Здесь нагнала попутная машина. В 3-м [часу] я был на месте. Дом заперт, ключа нет. Нашел Машу у Островских. Быстро устроился в своем обжитом «купе», поел и прошелся к домику.

Холодно. Солнце спряталось за пухлые, совсем зимние тучи. Снег, выпавший вчера вечером, лежит и не тает. На горизонте по небу развесились космы снегопадов. Вокруг домика все на месте. Следов нет. Вошел, посидел в тишине; прислушивался к непокидающему меня, непрестанно сосущему сердце окружению Л., все думал о ее «путях», думал и думал…

Вечером, перед чаем, по похрустывающему ледку шоссе прошелся до Триумфовых. Тихо… Морозно… Чисто. Вот я и опять здесь, в своей «Весенней схиме»…

3 апреля.

Хорошо проспал ночь. Проснулся — голубеет за окном. Но в комнате очень холодно: значит ветрено. Вместе с вошедшей ко мне Машей пришел, приветственно мяукая, Фунтик, вскочил на постель, устроился у самой подушки. Маша затопила печь. Быстро встал, позавтракал и сел записал дни.

С 12 до 3.30 был у домика: доколол оставшиеся с прошлого раза чурки и переносил в дом все наколотые за все время дрова. День сегодня ослепительный. Но дует северный, ледяной ветер, так что даже на солнышке выпавший третьего дня снежок не тает. Только в самых защищенных и теплых ямках на шоссе пятнышки талой водицы. На снегу образовался толстый наст, который местами держит без лыж. Кой-где по свежему снежку сегодня ночью пролегли следочки зайцев. Вчера их не было. В 5.30 сделал большой круг: сначала к Эренбергам, где любезные соседи-колхозники вырубают красавицу сосновую делянку: лежат поверженные дерева, кой-где дымятся догорающие костры; к Корнам; к ручью; к своей елочке, только макушка ее глядит из сугробов.

Разыскал в лесу за Осипенками местечки, где должны цвести голубые перелески. Обычно в прошлые зимы этому помогали жухлые папоротники — обычные соседи перелески, — торчащие из снега; нынче их и в помине нет: снег местами доходит мне до бедра. Оглушительно шурхают по обледенелому насту лыжи, особенно в лесу, где на снегу под соснами рассыпаны катыши обледенелой капели.

На «горячих» местечках, по угревам, — снежные лунки у стволов вытаяли до земли; вокруг некоторых деревьев оголился мох и маленькие участочки почвы. Проталины в лесу.

Посидел на осипенковском заборе. Вечерело. Ласково грело косое солнышко. Безветрие. Теплынь. Прошел к своему домику. Протоптал там через сугробы тропку к олешнику, стоящему в теплом, солнечном заветрии, чтоб иметь возможность следить за ростом сережек. Дома был в начале 8-го. Скоро зашло солнышко, и над лесом разлилась малиновая зорька, с сизыми полосками тучек, с четкостью прутистых вершин мелколесья…

Вечером слушал киевское исполнение «Руслана» с Гмырей. Должен сказать, что весьма профессионально и хорошие голоса.

4 апреля.

Солнышко. Ветер южный. После завтрака посидел на солнышке у домика, но ветер прогнал, хоть он и южный, а пронизывает насквозь. Вернулся к себе, почитал рассказы Бунина.

В 12 часов Маша дала команду идти на озеро — проверить сети. Рыбы не оказалось. Маша ушла домой, а я на лыжах пошел вдоль лесного берега в сторону Костармы. Ветер утих. Сильно пригревает солнце. В синеве неба поплыли низкие кучевые облака (первые нынче!), и легкие, сизые их тени заскользили по снегам озера. Отдохнул под бережком на упавшей осине. Вокруг много лосевых погрызов. Некоторые крупные осины объедены кольцом. Вернее будет: не «лосевые погрызы», а «лосевые затесы». (Когда смотришь на них, видишь, как громадный зверь стесывает кору мощными передними резцами!) В тишине от еле приметного дуновенья слышался звенящий, трепетный шорох кой-где висящих на осинах прошлогодних листиков.

К 4-му часу был дома. Прилег, подремал до обеда. После обеда записал эту страничку. Кстати, кой-где в поле показалась из-под снега прошлогодняя трава и хоть очень, очень мало, но местечками оголилась и земля. После обеда Маша ушла к Островским, я остался дома с книгой Бунина. С приближением вечера наросла в душе тяжесть, сосущая грусть… неясные, мелькали воспоминания, еще более смутное возникало будущее, давили тяжкие образы Бунина… Вечером Маша раскинула