Путешествие в Сибирь 1845—1849 - Матиас Александр Кастрен

Мой запас истощен, остается только пожелать тебе всякого благополучия.

Твой друг, поклонник Будды.

P.S. Нижнеудинск, 20 января (1 февраля) 1848 г. Болезнь и труды не по силам довели меня в последнее время до такого плачевного состояния, что я до сих пор не мог отправить к тебе этого письма. Впрочем, не имею сообщить тебе ничего нового, кроме того, что я углубился теперь сажен на пятнадцать в монгольскую премудрость.

VI

Статскому советнику Шёгрену. Иркутск, 1 (13) марта 1848 г.

Полубольной, полуздоровый, выехал я в начале февраля из Нижнеудинска и через несколько дней прибыл в Иркутск. Несколько освежившись этим путешествием, я не счел нужным оставаться для лечения в Иркутске и поспешил в Тункинскую слободу, т.е. верст за 200 от Иркутска. По приезде в Тунку я тотчас же начал заниматься тамошними сойотами, которых теперь всего один род Иркит, состоящий из 57 податных душ. По преданию, эти сойоты жили некогда в Верхнеудинском округе на реке Сикир, откуда перешли в Тунку и здесь разделились на две ветви, из которых одна жила в горной стороне по рекам Оке, Гаргане, Халъби и Хоншуне (Honschun); другая же — на равнине в бурятском улусе Буха-Горхон. Так как тункинские сойоты составляли только один род, то они и принуждены были брать себе бурятских жен и через то усвоили себе нравы и образ жизни бурятов. Степные сойоты в настоящее время чистые буряты, горные же сохранили еще кое-что из нравов и обычаев отцов своих. Все сойоты теперь поклонники ламы и говорят по-бурятски. Уверяют, однако ж, что горные сойоты в недавнем еще времени говорили тем же самым тюркским наречием, которым говорят карагасы, но теперь то наречие в Тункинской области не существует уже. Вместе с языком сойоты утратили почти и всякую память о старине своей. Но как здесь, так и в Нижнеудинском округе все знают, что сойоты — древнейшие обитатели страны и одного происхождения с карагасами, что прежде они платили дань Китаю и что некоторые роды их пришли в Нижнеудинский округ и соединились с карагасами. О самоедском же происхождении их не помнит никто, и хотя оно несомненно, но для подтверждения его я мало нашел нового в Тункинской области.

Окончив свои дела в Тунке, я хотел объехать Байкал, побывать в Кяхте и потом возвратиться в Иркутск через Селенгинск. Но, сообразив трудности этого путешествия и мое расстроенное здоровье, я передумал и возвратился в Иркутск, где и живу теперь уже два дня, приготовляясь к переезду через Байкал. Эту поездку я почитаю решительно необходимой для моих ученых целей, хотя данная мне инструкция и не обязывает меня к этому.

По прибытии в Иркутск я получил ваше письмо с известием, что Академия назначила мне 500 рублей серебром. Сумма эта, как вам известно, превзошла все мои ожидания, и, следовательно, тем более чувствую я себя обязанным как в отношении к Академии, так и в отношении к вам за это пособие и употреблю все, чтоб эти деньги пошли на пользу науки. Деньги эти можно пока и не высылать или переслать в Омск — главную станцию на моем обратном пути. Весьма вероятно, что я не миную Томска и Красноярска, хотя и хотелось бы добраться кратчайшим путем до Кузнецка и Барнаула, которые весьма интересны в антикварном отношении. Говорят, что в Кузнецком уезде есть даже какие-то особенные чудские могилы, но едва ли я решусь разрывать их, потому что это сопряжено с такими расходами, которых Академия, вероятно, не примет на себя, тем более что нет надежды найти в этих могилах что-нибудь, кроме черепов. Само собой разумеется, что я не пожалею на это своих собственных средств, но на них многого не сделаешь, особенно при здешней дороговизне. В летнее время поденщик стоит здесь 2 р. 50 к. асс.

С отходящей почтой посылаю в Академию два ящика и три тюка, всего пять нумеров, из коих № 1 принадлежит Академии, а остальные — моя собственность: в них мои собрания. Поверить сибирской почте плоды семилетних трудов, конечно, не совсем-то безопасно, но и нанять подводу нелегко. В ящике, принадлежащем Академии, два костюма, общие бурятам, татарам, карагасам и сойотам. Мех дикой козы, из которого сделаны шубы и одна шапка, употребляется всеми этими народами. Кроме этих костюмов, в нем же несколько старинных вещей из Минусинского округа, и в том числе отломок огромного лома, вероятно, употреблявшегося для ломки курганных камней.

Ко всему вышесказанном мне остается прибавить только то, что всю зиму я постоянно хворал. Кроме лихорадочных припадков, и кашель усиливался, и горло часто болело. Несмотря на то, я не унываю и занимаюсь своим делом как обыкновенно. С Божьей помощью удастся, может быть, перенести и весну, которая всего опаснее.

VII

Асессору Раббе. Иркутск, 27 февраля (10 марта) 1848 г.

Сообщаю тебе только, что я второй уже раз нахожусь в Иркутске, что путешествие в Тункинские горы благополучно окончено и что теперь я помышляю о поездке в Кяхту и другие места по ту сторону Байкала. Может быть, тебе уже известно, что С.-Петербургская Академия назначила мне еще 500 рублей серебром на продолжение моего путешествия. Несмотря на то, я в мае же оставляю Иркутскую губернию, потому что Западная Сибирь представляет гораздо обильнейшее поле для моих исследований. Здесь мне, собственно, остается только изучение манджурского языка, к которому давно и приступил бы, если бы только получил ожидаемую из С.-Петербурга грамматику Габеленца.

Иркутск, сколько я его до сих пор видел, весьма приличный город и, без всякого сравнения, лучший из всех сибирских городов. Высоких домов нет, но строения вообще довольно красивы, и во многих я видел окна из зеркальных стекол. Роскошь в одежде и экипажах доходит до невероятного. Шампанское льется рекой. По вечерам почти во всех домах играют в преферанс. Костюмы, моды, фасоны — все это a la Petersbourg. Но как вообще в Сибири, так и в Иркутске, люди такого свойства, что их, по всей справедливости, можно было бы причислить к особой расе, отличающейся холодной кровью, узкостью сердца и т.п. По этой причине я скучаю в самом Иркутске и рвусь в какой-нибудь бурятский или тунгусский улус. К счастью еще, я встретил здесь барона Сильфергельма — земляка, который заботится о моем материальном благосостоянии, но ведь человеку для жизни недостаточно одного насущного хлеба, да притом же