Очерки по истории стран европейского Средиземноморья. К юбилею заслуженного профессора МГУ имени М.В. Ломоносова Владислава Павловича Смирнова - Владислав Павлович Смирнов

Бонапарту, и среди них были видные политики времен правления Карла IV. Вскоре их назовут «офранцуженными» (afrancesados) или «присягнувшими» (juramentados)[887]. Уже в начале мая 1808 года, до официальных известий о Байоннских отречениях, при поддержке французов стали распространяться пропагандистские сочинения, авторы которых настаивали на «естественности» союза между Францией и Испанией, на благотворном влиянии на Испанию французского правления[888], при этом доказывая ущербность политики Карла IV, представителя династии Бурбонов, неспособной, как показали события, управлять ни Францией, ни Неаполем, ни Испанией. 10 мая 1808 года, то есть спустя неделю после восстания, в столичной газете «Мадридский дневник» появилось резюме трактата «Суждение потомства о злободневных вопросах» опубликованного в Байонне. Его автор утверждал, что «праздный» Карл IV «управлял страной с помощью женщин и фаворитов […] не смог сохранить единство нации», и призывал: «Давайте же поищем в другой династии более достойных государей»[889]. Через три дня «Газета» напечатала документы об абдикации Бурбонов. Публицисты анализировали «Суждение» и королевские отречения в совокупности[890], тем самым указывая на их смысловую связь: отказ Бурбонов от престола в их представлении был результатом преступного, вероломного замысла врага.

В мае-сентябре 1808 года, то есть в период от Байоннских отречений до организации Центральной хунты, понятие «законность» (legitimidad) и его производные начали доминировать в политической полемике[891]. В памфлетах юристов оно является ключевым, и это очевидно из формулировки главного вопроса: «Законны ли (legítimos) документы, [на которых основана власть династии Бонапартов — Е. Ю.] и буде они законны, действительны ли они для исполнения и заслуживают ли они; по нашему рассуждению, нашего подчинения или повиновения?»[892] Автор допускал возможность соответствия содержания документов букве закона и его несоответствия распространенным представлениям о справедливости. Таким образом, речь шла не только о признании новой династии, а о новых представлениях о праве, источником которого предполагалось не только позитивное законодательство, но и мнение подданных. Причем в памфлетах, опубликованных с начала августа, то есть после обнародования принятого кортесами Байоннского статута, в суждениях о праве на верховную власть именно мнение подданных постепенно становилось решающим. Размышляя о правах государей, будь то Жозефа или Бурбонов, публицисты старательно избегали термина legal, то есть «соответствующий норме права», «обязательный для исполнения согласно закону», предпочитая ему legítimo, в значении которого соединялись понимание закона как юридической нормы и морального обязательства действовать «по справедливости», «во благо», а также представление об истине и разумности акта[893]. Многозначность понятия «законность» расширяла возможности полемического толкования официальных документов и сочинений оппонентов-афрансесадос. Уже в памфлете, написанном в июне 1808 года, появилась декларация: «Мы считаем, что наши короли не утратили права на власть, и эта уверенность основана на разуме, справедливости, законах и истине»[894].

Рассуждения о законности абдикации Бурбонов с формально-юридической точки зрения не имели прочной основы, поскольку в Испании не существовало и не могло существовать ясной законодательной нормы на этот счет[895]. Отречение монарха от власти было исключительным политическим событием и не описывалось в законодательстве. Реальное существование «законов» об абдикации выводилось из закона о престолонаследии 1713 года и связанных с ним юридических процедур, например, присяги наследнику престола и акта «провозглашения монарха», который в испанской политической практике заменял церемонию коронации. В течение XVIII века закон 1713 года уже обрел статус фундаментального закона испанской монархии и в сочинениях легистов иногда назывался «конституцией»[896]. Эту традицию восприняли и развили памфлетисты 1808 года. Они активно ссылались и на два прецедента, хорошо известных им по официальным публикациям[897] Речь идет об абдикациях Карла I в 1556 году и Филиппа V в 1724 г Исторические казусы не только предоставляли материал для рассуждения о законности акта, но и оправдывали его традицией[898].

Согласно закону 1713 года в Испании действовало салическое право: монарху наследовал его старший законный прямой потомок мужского пола. Для публичного введения инфанта в права наследства требовалась процедура оммажа, то есть присяги кортесов наследнику престола, а принц, в свою очередь, приносил клятву верности законам королевства. После кончины короля наследник престола провозглашался монархом в мадридском соборе Сан-Херонимо. Кортесы для этого не созывались.

Принимая все это во внимание, публицисты предлагали своим читателям следующую версию королевской абдикации. Король вправе при жизни отказаться от власти и этот акт будет законным, если отречение добровольно, является обдуманным и совершается по моральным причинам (физическая неспособность исполнять монарший долг и/или религиозные мотивы). Король отрекается в пользу совершеннолетнего наследника, который уже провозглашен и признан таковым кортесами на церемонии присяги. Король должен объявить о своем желании Совету Кастилии, члены которого удостоверяют его соответствие «законам королевства» и таким образом санкционируют королевскую волю монарх пишет акт об отречении, который обнародует Совет Кастилии Так якобы Карл I передал власть Филиппу II, а Филипп V — Луису (Людовику) I. Вопрос о том, может ли монарх отозвать или опротестовать свое отречение, не имел однозначного ответа. Прецедент 1724 года свидетельствовал, что может, но только в том случае, если наследовавший в результате отречения государь умер, а следующий по очереди наследник был несовершеннолетним и кортесы ему еще не присягали[899].

С точки зрения этой идеальной схемы памфлетисты критиковали абдикацию Бурбонов в 1808 году. Во-первых, они установили противоречия в хронологии и текстах опубликованных документов («противоречия в словах, идеях и даже датах»[900]), на которые мы уже указали, и расценили их как свидетельство сомнительности их подлинности. Во-вторых, они настаивали на законности и безотзывности отречения Карла IV 19 марта. Указывалось, что критических обстоятельств, угрожавших жизни государя 17–18 марта в Аранхуэсе не было: согласно очевидцам, восставшие требовали отставки и наказания ненавистного временщика Годоя, а монарху выражали свою преданность и почтение[901]. Следовательно, ссылка на принуждение, которая содержалась в тексте королевского протеста 21 марта, несостоятельна. Она несостоятельна и потому, что сам король заявлял о своем желании отказаться от короны и до, и после восстания в Аранхуэсе, следовательно, его намерение было не спонтанным, а обдуманным[902]. Таким образом, заявляли публицисты, протест Карла IV с юридической точки зрения недействителен, то есть с 19 марта 1808 года королем Испании является Фердинанд VII. Он не переставал быть королем, а его поведение в Байонне и отречение в пользу отца, а затем отказ от прав на испанский престол совершены под принуждением, в условиях плена за пределами своего королевства и поэтому не имеют законной силы. Следовательно, Жозеф Бонапарт с юридической точки зрения не является испанским монархом.

Эти основные аргументы, в свою очередь, опирались на более общие теоретические и юридические доводы. Они связаны