Смоленское сражение - Андрей Иванович Еременко

закончить победой войну с Россией еще в 1812 г. Наполеон думал, что эта генеральная битва произойдет вот именно здесь, у Смоленска, 18 августа. Его убеждение базировалось на том, что в течение двух суток русские войска героически отбивали все атаки французских войск под Смоленском, значит, русские не намерены сдавать город. Его уверенность в генеральном сражении подтверждалась тем, что накануне 18 августа, т. е. вечером 17 августа, он лично, наблюдая в подзорную трубу за русскими войсками, установил, что к Смоленску подходят наши силы, тогда Наполеон с радостью воскликнул: «Наконец я их держу в руках». Наполеон сделал такое заключение, не разобравшись как следует в обстановке. Он действительно под вечер 17 августа засек колонны русских войск, которые входили в Смоленск, но цель этого маневра русских он не разгадал. Он принял этот подход русских войск в Смоленск за накопление сил для генерального сражения 18 августа.

А в действительности было так: по распоряжению Барклая войска генерала Коновницына и полковника Толя были посланы в Смоленск с задачей занять в Смоленске позиции и прикрывать отход армии, действуя как арьергард, причем генералу Коновницыну, которому были подчинены все войска арьергарда, было приказано подольше задержать противника в районе Смоленска.

18 августа Наполеон проснулся рано, ему не терпелось, он горел желанием скорее дать генеральное сражение русским войскам, но не успел он еще туалет навести, как ему доложили, что обстановка резко изменилась, и тут же дежурный генерал указал на поля Заднепровья, где густыми колоннами двигались русские войска от Смоленска на восток. Наполеон пристально посмотрел на русские колонны через подзорную трубу и нервно сказал: «Русская армия отступает, Барклай снова ускользнул».

Решение Барклая на отход армии было мудрое. Несмотря на большой нажим на Барклая со стороны Багратиона и других русских генералов дать Наполеону генеральное сражение в районе Смоленска, к чему неудержимо стремился и Наполеон, Барклай не поддался этим эмоциям, оценив правильно создавшуюся обстановку, и принял решение на отвод армии из Смоленска.

Главный вопрос в том, что когда армия Багратиона ушла из района Смоленска на Дорогобуж, чтобы не дать неприятелю захватить этот город и тем перерезать главную дорогу на Москву, силы русских в районе Смоленска оказались значительно слабее, чем силы Наполеона (если до этого общее соотношение сил было 1: 2 в пользу Наполеона, то теперь в районе Смоленска оно еще больше возросло в пользу французов и составляло примерно 1: 4).

Разве можно было русским давать в районе Смоленска генеральное сражение, имея такое соотношение сил? Конечно, нельзя.

Барклай был прав, уведя русскую армию из наполеоновских клещей. Он сделал в Смоленске свое дело – дал Наполеону двухсуточное сражение, показал, с какой силой и упорством могут драться русские войска, какие жертвы могут приносить русские люди для защиты своего Отечества.

Приведем для примера такой эпизод. «Так называемое Петербургское предместье Смоленска уже давно пылало ярким пламенем, Смоленск уже был покинут русскими и в горевший город разом через несколько крайних улиц вступали французские войска. Русский арьергард под предводительством генерала Коновницына и полковника Толя отчаянно боролся, продолжая удерживать неприятеля.

Русские стрелки рассыпались по садам и в одиночку били в наступавшую густую французскую цепь и в прислугу французской артиллерии. Русские не хотели оттуда уходить ни за что, хотя, конечно, знали о близкой смерти. В особенности между этими стрелками выделился своей храбростью и стойкостью один русский егерь, поместившийся как раз против нас, на самом берегу, за ивами, и которого мы не могли заставить молчать ни сосредоточенным против него ружейным огнем, ни даже действиями одного специально против него назначенного орудия, разбившего все деревья, из-за которых он действовал, но он все не унимался и замолчал только к ночи, а когда на другой день по переходе на правый берег мы заглянули из любопытства на эту достопамятную позицию русского стрелка, то в груде искалеченных и расщепленных деревьев увидали распростертого ниц и убитого ядром нашего противника, унтер-офицера егерского полка, мужественно павшего здесь на своем посту, – говорит французский артиллерийский полковник Фобер дю Фор»[99].

Другой пример. Итальянский офицер Чезаре Ложье, вступавший со своей частью в Смоленск, пишет: «Единственными свидетелями нашего вступления в опустошенный Смоленск являются дымящиеся развалины домов и лежащие вперемежку трупы своих и врагов, которые засыпают в общей яме. В особенно мрачном и ужасном виде предстала перед нами внутренняя часть этого несчастного города. Ни разу с самого начала военных действий мы еще не видели таких картин, мы ими глубоко потрясены. Сколько людей сгорело и задохнулось. Я видел повозки, наполненные оторванными частями тел. Их везли зарывать…»

До нашествия Наполеона в городе Смоленске было 15 тысяч жителей. Из них осталось в первые дни после занятия города французами около одной тысячи. Остальные или погорели, или, бросив все, бежали из города куда глаза глядят, или вошли добровольно в состав отступавшей из города русской армии[100]. После Смоленского сражения отступающую армию русских преследовал маршал Ней.

19 августа на Московской дороге «около Валутиной горы Нея задержал русский арьергард. Произошла битва, длившаяся целый день 19 августа. Русские сопротивлялись очень упорно. Французы потеряли 7 тысяч человек, русские – около 6 тысяч. При наступлении темноты артиллерийская перестрелка смолкла. Ночью Барклай снялся с позиции и ушел на восток, отступление русских продолжалось»[101].

Хотя битва при Валутине и кончилась отступлением русских, как это было в Смоленске, но яростное сопротивление русского арьергарда, сдержавшего наступление превосходных сил маршала Нея, и понесенные при этом большие потери французами отрезвили Нея, и он не пошел после боя преследовать русские полки, как он всегда это делал в других битвах во всех концах Европы.

«Наполеон был в Смоленске, когда ему доложили о конце битвы под Валутином и принесли его любимца Гюдена умирающим. Конечно, это было только арьергардное дело и поле битвы осталось за французами, русские продолжали отступать, но Наполеон, как и маршал Ней, тоже хорошо понял смысл происшедшего. Было почти столько же славы в поражении русских, как и нашей победе, сказал бывший около императора граф Сегюр. Этот-то признак и был самым зловещим, и он уже не в первый раз тревожил императора.

Разве русские бежали хоть один раз с тех пор, как началась война?

Разве еще до Смоленска битву под Красным и отступление Неверовского можно было не для публики и не в бюллетенях, а всерьез назвать победой великой армии? Разве где-нибудь кроме Испании случалось так, чтобы даже в одиночку, укрываясь за кустами, отстреливались от целой роты и чтобы против