Аннелиз - Дэвид Гиллхэм

— Когда? — это все, что он спрашивает. Одно слово, но отягощенное утратой.

Анна выходит из комнаты.

— Что такое? Что случилось? — настойчиво спрашивает она.

Пим лишь поднимает ладонь, призывая к тишине.

— Да. Да. Я понял, понял. Спасибо вам, госпожа Каплан. — Только теперь он поднимает взгляд на Анну. — Я позабочусь о всех необходимых распоряжениях.

— Каких, Пим? О каких распоряжениях? — требует ответа Анна.

Пим вешает трубку и набирает в легкие воздух.

— Аннелейн, — говорит он с горечью. — Звонила квартирная хозяйка господина Нусбаума. Она была дома, когда к ней постучала полиция. — Он вздыхает. — Ужасно жаль, — говорит он, с трудом выталкивая из себя слова, — Вернер Нусбаум умер.

Глухой, похожий на удар деревянного молотка удар.

— Умер? — Анна повторяет это слово вслух, на глаза наворачиваются слезы. — Нет… — Она отказывается понять услышанное. — Нет, я только что его видела. Как? Как мог он умереть?

— Его тело нашли на канале Броуверсграхт, — говорит Пим. — Наверное, поскользнулся. Шел сильный дождь. Должно быть, он поскользнулся и упал в канал.

Упрятанная в этих словах ложь не может обмануть никого.

Анна чувствует, как стены начинают шататься. И тоже падает.

31. Вопрос о прощении

Мы не так высокомерны, чтобы возгласить перед Тобой: «Мы праведны, мы не согрешили». Наверняка мы грешны.

Из молитвы на Йом-Кипур

1946

Еврейское кладбище Димен

Аудцимерлаан, 146

Димен

ОСВОБОЖДЕННЫЕ НИДЕРЛАНДЫ

Могильные камни разбросаны на темно-зеленой лужайке. Некоторые из них надтреснуты или расколоты — следы времени и вандализма. Сломанные сланцевые плиты лежат забытые, утопая в буйной траве. На похоронах господина Нусбаума мало людей. Раввину пришлось потрудиться, чтобы найти мужчин из своей общины для миньяна. Некоторых из них Пим, похоже, знает. Это его товарищи. Он не единственный, чья татуировка бросается в глаза, когда мужчины проносят через кладбище простой сосновый гроб. Анна и Дасса наблюдают, как гроб опускают в землю. Когда читают кадиш, на щеках Анны выступают горячие слезы.

Возможно, ей следовало бы рассердиться на него за то, что он решил свести счеты с жизнью. И проливать не только слезы утраты, но и слезы гнева. Но на самом деле она уже выплакала все слезы. Ей осталось только попрощаться. Попрощаться с господином Нусбаумом. С ее верным союзником. С человеком, который считал ее настоящим писателем и хотел помочь ей издать книгу. Попрощаться со всем этим. С человеком, сказавшим, что все его надежды связаны с ее будущим, поскольку никаких надежд на свое будущее у него не осталось.

Появилась еще одна скорбящая. Марго с обритой головой стоит среди миньяна, щеголяя грязной желтой звездой на свитере. Все взгляды устремлены на предаваемый земле гроб, и только она неотрывно смотрит на Анну.

Съемная квартира

Херенграхт

Амстердам — Центр

Вернувшись домой, Анна окунает руки в сосуд с водой, стоящий у двери, словно так она действительно могла очиститься от смерти. Дасса приготовила еду и выставила ее на стол, застеленный снежно-белой скатертью. Поминальная трапеза. Но у Анны нет аппетита. Она сидит с сигаретой на честерфилдском диване. И слышит, как скрипит кожаная обивка, когда рядом с ней кто-то усаживается. Это раввин. Его зовут Соуза. На нем черный саржевый костюм. Когда он снял шляпу, под ней оказалась черная атласная ермолка. Раввин молод, ему тридцать с небольшим, худое лицо спокойно. Анна ловит взгляд Дассы, когда та подносит тарелку с холишкес одному из мужчин, которые несли гроб.

— Мне очень жаль, рабби! — твердо говорит Анна.

Раввин вопросительно поднимает брови.

— Извините, жаль чего?

— Мне очень жаль, но со мной вы только потеряете время.

Раввин пожимает плечами.

— Спасибо, что предупредили меня, Анна. Но я не понимаю, что вы хотите этим сказать.

— Моя мачеха привыкла настаивать на своем. А вы считаете, что оказываете ей услугу.

— Вы уверены?

— Мне не нужно, чтобы меня опекали.

Он на мгновение смолкает и ставит тарелку на кофейный столик красного дерева.

— Может быть, ваша мачеха беспокоится о вас?

— Это смешно, — вырывается у Анны.

— Вам претит ее забота?

— Можно сказать и так.

Анна смотрит на огонек своей сигареты.

— Насколько я понимаю, господин Нусбаум, да будет благословенно его имя, был вам очень близок.

— Мне не хочется говорить о нем.

— Почему?

— Может, вы не знаете, рабби. Вам никто не рассказал, что на самом деле произошло? Он сам прыгнул в канал. Он покончил с собой. Разве это не грех?

— Да, грех, но никто ведь не знает, как это случилось.

— Его собирались депортировать в Германию. Тут не нужно гадать, какие мысли роились в его голове.

Раввин пожимает плечами.

— Наверное, нужно рассматривать все возможности. Вы обижены, Анна? — спрашивает он. — Он обидел вас своим поступком?

— Обида — это не то слово.

— Он вас оставил без поддержки?

Она глубоко вздыхает.

— Пожалуйста, я не хочу говорить об этом.

— Вы же сами начали разговор. Возможно, вам станет легче, если мы поговорим. Я знаю, что в глубине сердца он был очень добрым человеком.

Это задевает ее за живое.

— Я тоже так думала. Он поощрял мое желание писать. Говорил, что ему хотелось бы, чтобы мою книгу напечатали. И вот, вместо всего этого, он решил покончить с собой. — Она говорит и ощущает, что в ней растет чувство вины. — Извините, это звучит очень эгоистично. Я страшно эгоистична. Если не верите, спросите кого угодно. Спросите у мачехи. Спросите у отца. Спросите их. Они вам скажут!

Но раввину, похоже, не хочется спрашивать. Он вынимает из жилета пачку дешевых голландских сигарет и прикуривает от бронзовой настольной зажигалки.

— Мы с Вернером были знакомы. В Аушвице.

Анна поднимает на него взгляд.

Раввин пожимает плечами.

— Я провел там четыре месяца.

Дым, который он выдыхает, смешивается с дымом Анны и тяжелым облаком повисает над ними.

— Как-то раз мы были в одной рабочей команде, рыли дренажные рвы за пределами зоны. Когда я упал, Вернер Нусбаум помог мне встать. Спас от хлыста капо. Он делился со мной хлебом. Так что я знаю кое-что об этом человеке, о его сердце.

— Простите меня. — Анну жжет стыд. — Простите. Мне никто этого не рассказывал.

— Вам не стоит извиняться. Аушвиц — жестокое место. Мне нет нужды объяснять вам это. Но это еще и место глубочайшей человечности.

Он затягивается и выпускает струю дыма.

— Я хочу вас спросить, Анна. Вы и на отца держите зло?

Анна напрягается. Но не отвечает.

— Думаю, держите, — продолжает раввин. —