Земля и грёзы воли - Гастон Башляр

Вскоре они оказались у подножия этой наводящей ужас вертикальной стены и подошли к ней вплотную. И там, воздев глаза к ее верху, они испытали неодолимое влечение к ее головокружительной устремленности в облака. Чарующее созерцание началось слишком поздно, и крайняя его тревожность близко соседствовала со страхом гипноза; они запрокинули головы, чтобы их взгляды скользили по возможности параллельно по обледенелой поверхности, где ничто их не останавливало… И внезапно двое новичков ощутили, что у каждого из них защемило сердце, и каждый мог задать другому вопрос безумца из Ницше: существует ли еще «вверху» и существует ли еще «внизу»? Они бы застонали под трагической тяжестью гранитной массы, если бы к ним не пришло избавление в чудесном, тревожном и упоительном ощущении того, что они уже не на дне, а на вершине, и внезапно замечают, как у них перед глазами распахиваются бездонные пропасти неба в своем ослепительном сиянии.

Такие образы вертикальности можно оценить по достоинству, лишь проникнувшись их динамизмом. Башня и каменная стена – не только вертикальные линии; они еще и провоцируют нас на борьбу за вертикальность. Героем такой борьбы и является Атлант.

Обобщенно говоря, если бы можно было объединить динамические образы, специфицируемые в мускулах, мы обрели бы средства для параллельного формирования мускулистого человека, микрокосма мускулов, мускульного мироздания и мускульного космоса. Некоторые лики мира взывают к действию наших мускулов. Некоторые картины вселенной ставят нас, если можно так выразиться, в динамическую ситуацию. Динамический анализ можно завести достаточно далеко; несомненно, можно различать «затылочного» Атланта и Атланта «поясничного». Все сочленения нашего динамизированного тела постепенно могут обрести своих полубогов.

Итак, сколь бы ничтожной ни была динамическая сопричастность вселенской жизни в нас и вне нас, она сталкивает нас не только с природой, но и с феноменами, относящимися к человеку, с элементами нарождающейся мифологии, мифологии будничной, мифологии, которая все еще стремится быть творческой силой сущностных метафор за пределами всякой педантичной мысли.

Возможно, мы лучше поймем эту с психологической точки зрения естественную мифологию, если противопоставим ей взгляды рационалиста-эрудита, мифолога, объясняющего мифы, сводя их к «рациональному». В книге Луи-Реймона Лефевра «Геракл» приведены многочисленные примеры таких рационализаций. Вот как, например, в ней объясняется миф об Атланте, несущем на себе мир. В одной из комнат жилища Атланта Геракл видит «некий громадный инструмент» (р. 148). Геракл просит, чтобы хозяин объяснил гостю его назначение. Хозяин, человек весьма ученый, спокойный и мудрый, объяснил, что он соорудил его собственными руками: это была небесная сфера. Чтобы лучше растолковать гостю, что это такое, оба они несколько ночей выходили на террасу и вглядывались в небо, наблюдая за ходом светил, которые Геракл впоследствии обнаружил на сфере на своих местах. Свои наблюдения Атлант сопровождал замечаниями о гармонии, царящей в творении богов,– он говорил об отношениях между небесной гармонией и гармонией в более близкой к людям природе, и его размеренные речи, его речения, исполненные мудрости и снисходительности к поведению людей, очаровали Геракла: «Итак, когда ты вернешься к своим, ты сможешь сказать, что помогал мне нести мир». Так Геракл, убивший в юности собственного учителя, сделался терпеливым благодаря уроку астрономии[447].

Разумеется, задача описать подвиги Геракла как интеллектуальный труд может нравиться рационалисту. Но всему свое время. Здесь «понимают» именно поэты. В нескольких словах они обретают ту начинательную поэзию, что говорит нам о начале мира,

где холмы еще ощущают Книгу Бытия,

в которой холмы – сами себе Атланты, когда они вздымаются, когда они живут подобно плечу человека, счастливому от своего действия:

Tant que les épaules des collines

Rentrent sous le gestes commençant

De ce pur espace qui les rend

A l’étonnement des origines.

Пока плечи холмов

Возвращаются, повинуясь начинательному жесту,

Из этого чистого пространства, что влечет их

К изумлению истоков.

(Rilke R. M. Quatrains valaisiens, р. 70)

Сюпервьель также писал в печали:

Comme la Terre est lourde à porter! L’on dirait

Que chaque homme a son poids sur le dos.

…………………………

Atlas, ô commune misère,

Atlas, nous sommes tes enfants.

Как тяжело выносить Землю! Кажется,

Будто каждому человеку ее вес давит в спину.

…………………………

Атлант, о общее горе.

Атлант, мы – твои дети.

(1939–1945. Poèmes. Lourdes, р. 43)

Если психологические заблуждения мифологов-рационалистов страдают многословием, то поэтам часто бывает дано выразить все в двух словах. Так, Полю Элюару понадобилась одна-единственная строка, чтобы вызвать образ естественного Атланта при необычайном сгущении:

Rocher de fardeaux et d’épaules.

Утес нош и плеч.

(Je n’ai pas de regrets. Poésie ininterrompue // Fontaine, Décembre 1945)

Два дополнения противоположно направленных движений — расплющивания и распрямления – функционируют здесь с изумительной легкостью; им присущ ритм человеческих сил, вписанных как раз в ту самую точку, в которой они стремятся сразиться с силами вселенной. Строки, подобные только что приведенной, оказывают на размышляющего читателя динамическое целебное воздействие.

Когда поэт развивает свой образ, его наделяют подлинной жизнью при чтении стихотворения, именно обнаруживая зародыш образа. Мы лучше прочувствуем стихотворение Жоашена дю Белле[448], если искренне поможем Атланту:

J’ai porté sur le col le grand Palais des Dieux,

Pour soulager Atlas, qui sous le fais des cieux

Courbait las et recru sa grande échine large.

Я носил на шее великий Чертог Богов,

Чтобы облегчить труд Атланта, который под ношей небес

Согнул, усталый и изможденный, свой громадный и широкий позвоночник.

Прочие поэты – вместо того чтобы переживать усилие Атланта при его возникновении – устремляются к его пламенному завершению. Белый посвятил бурному горообразованию целую страницу, на которой горы беспрестанно вздымаются; он переживает своего рода возносящийся ландшафт, всеми своими формами борющийся против тяготения:

Каменистые пики грозились; вставали под небо; перекликались друг с другом; образовали огромную полифонию творимого космоса; и тяжеловесно, отвесно – громоздились громадины, в оскалы провалов вставали туманы; мертвенно реяли облака; и – проливались дожди; бегали быстрые линии пиков; пальцы пиков протягивались, лазурные многозубия истекали бледными ледниками и нервные бледные линии гребнились повсюду; жестикулировал и расставлялся рельеф; пенились, проливались потоки с огромных престолов; и говор громового голоса