Паустовский. Растворивший время - Олег Д. Трушин

Весьма дерзким было шолоховское выступление. «Примерив» на себя мантию литературного арбитра, Михаил Александрович, говоря о произведениях, изданных за последние послевоенные годы, отметил их «серость, бесцветность, посредственность», и всё потому, что «…многие и многие писатели, взяв разбег военных лет, продолжали как бы по инерции писать наспех, неряшливо, небрежно, и это обстоятельство не замедлило резко сказаться на художественном уровне значительного числа произведений»300. «Прошёлся» Шолохов и по «Литературной газете», и по Симонову. «Чему могут научиться у Симонова молодые писатели? Разве только скорописи да совершенно не обязательному для писателя умению дипломатического маневрирования. Для большого писателя этих способностей, прямо скажу, маловато…»301

Шолохову было позволено многое!

Константин Георгиевич должен был выступать на съезде. Он готовился. Но слова ему так и не дали, убрав его кандидатуру из уже утверждённого регламента выступлений. Боялись?! В свете его предсъездовских статей – вполне возможно!

«Дорогой мой, где Вы? Что Вы?»

15 февраля 1955 года Михаил Слонимский, отыскивая Паустовского, как говорится «днём с огнём», напишет ему короткое письмо, в котором будут такие строки:

«Дорогой мой, где Вы? Что Вы?

Почему исчезли <неразб.>? Мы [журнал “Нева”] ждём Вас. Где Ваш рассказ? Отзовитесь!..»302

Паустовский в это время был в Доме творчества писателей имени Райниса в Дубулты под Юрмалой, на Рижском взморье, и работал над своей повестью «Золотая роза».

5 февраля он пишет Каверину:

«…сбежал из Москвы, сбежал от чужих рукописей, от настойчивых авторов, от Литературного института и всего прочего, чтобы хотя месяц поработать в относительном покое. <…> Здесь тихо, туманно, тепло»303.

Паустовский любил Дубулты не только за атмосферу душевного гостеприимства, но и за ту ауру благодати, которая неизменно настраивала на творчество: великолепие Балтики, сосновые боры и дюны, неспешное течение реки Лиелупе, что едва не «сваливается» своим вертлявым руслом в море, и тишина, глубинная, настоящая, не разрываемая шумливым мегаполисом. Ощущение чистоты не только в природе, но и в самом её созерцании.

Возвращение из Дубулты в Москву будет омрачено тяжёлым воспалением лёгких, что позволило, лёжа в постели, поработать над черновиком «Золотой розы».

«Золотая роза» – выстраданное временем произведение Паустовского, над которым он начал работать ещё до войны. Во время выступления на Конференции областных писателей, проходившей в Москве 22 марта 1946 года, то есть ещё задолго до появления оконченного чернового варианта повести, Паустовский скажет: «Я начал её писать, она называется “Железная роза”, начал её писать перед войной, но оставил, потому что война мне помешала». Пройдёт ещё десять лет творческих исканий до того момента, когда читатели откроют для себя «Золотую розу».

Это произведение не только о писательском труде, как принято считать, но и об отношении писателя к своему труду, и это, наверное, самое главное. Автор повести, как бы сам разбираясь в том, что привело его в литературу, рассматривает писательство не просто как составляющую собственной личности, но и как закономерность в желании выстроить своё мнение о творчестве, называя его «тяжким» трудом.

Отдавая «Золотую розу» в «Октябрь», где она будет напечатана в № 9—10 за 1955 год, Паустовский подозревал, что редакторское внимание к ней будет велико, но не настолько, чтобы вернуть рукопись на доработку. Редакция придиралась ко всему, даже к речевым оборотам, стилю, которым была написана повесть.

Аналогичная ситуация сложилась и в «Советском писателе», где повесть должна была выйти отдельной книгой.

24 июля 1955 года Константин Георгиевич отвечал редактору издательства «Советский писатель» Николаю Замошкину:

«Я довольно щедро пошёл на уступки и думаю, что теперь уже возражений не будет. На большее я пойти не могу»304.

Обратно к Паустовскому рукопись не вернулась.

Константин Георгиевич не был доволен изданием. Да и по какому-то странному стечению обстоятельств весь тираж книги, «осев» в Ленинграде, был там и продан. В Москву не пришло ни одной книги «Золотой розы».

Главный редактор журнала «Нева» Георгий Юровский, прочитав «Золотую розу», откликнулся на неё Паустовскому письмом, в котором были такие слова: «Будьте счастливы под щитом драгоценной “Золотой розы”»305.

Пожелание Паустовскому закрыться щитом в это время было очень уместным!

В апреле 1955 года у Паустовского в калужской Тарусе появился дом. Вернее, не у него, а у Татьяны. И не дом, а половина полуразрушенного низенького бревенчатого дома с прогнившим полом, стоявшего на голом, продуваемом ветрами окском холме, под которым протекала речка Таруска, впадавшая в Оку. Приобретение было явно не блестящее и больше всего походило на покупку, сделанную в порыве эмоций, нежели на обдуманное, взвешенное решение.

И всё же Таруса была выбрана не случайно.

Николай Оттен[35], открывший для Паустовского Тарусу, вспоминал:

«Константин Георгиевич получил квартиру в высотном доме на Котельнической набережной – две большие комнаты на пять человек семьи – и был несказанно этому рад. Но вскоре после того, не помню, у него или у меня, после нескольких вечеров, во время которых добрые знакомые создавали шумный, утомительный фон, не давая вести хоть сколько-нибудь вразумительную беседу, Константин Георгиевич сказал мне:

– Давайте-ка вместе выбираться из Москвы. Надо поискать тихое место, покрасивее и подальше.

– А Солотча? – спросил я.

– С Солотчей покончено, – сухо ответил Паустовский.

Этот наспех затеянный разговор мог бы не иметь последствий, если бы не неудержимая энергия Татьяны Алексеевны»306.

В конце мая 1955 года Паустовский первый раз приедет в Тарусу и пробудет в ней до конца ноября, работая над третьей книгой автобиографической повести «Обвалы времени», которая в конечном варианте обретёт название «Время больших ожиданий».

Константин Паустовский в саду. Таруса. 1959 г. Фото А. Л. Лесса

Алёша Паустовский. Таруса. 1960 г.

Таруса понравилась Константину Георгиевичу.

Однако искал ли Паустовский в Тарусе образы Солотчи? Наверняка! Всё та же холмистость, виды на окские просторы, безбрежность лесов… И всё же, если бы не близость Оки, чьё русло невольно «связало» собой калужскую Тарусу и рязанскую Солотчу, и в этом было что-то особенное, Паустовский вряд ли принял бы выбор Татьяны осесть в этом заштатном провинциальном городке, до которого добраться-то была одна канитель.

Уже в первое своё лето в Тарусе Паустовский, как-то очень быстро включившись в жизнь этого провинциального городка, начал принимать активные попытки по