Выбор - Галина Дмитриевна Гончарова

Вроде как договорился он с боярами о выкупе, но дочь все одно в монастырь придется отдавать. Могла ли Устинья соперницу устранить?

Хотя ей-то зачем? Царевич все одно никого, кроме нее, не заметит, не увидит. А, неважно!

Анфисе действовать надо, действовать быстро, решительно!

Кувшинчик, который ей боярин Раенский передал, вот стоит, дразнит, манит, искушает, шепчет, что и делать-то ничего не надобно. Просто Федора к себе заманить, да водицы ему подлить заговоренной. И снимется приворот, и Федор лишь одну Анфису любить будет.

Почему?

А почему б и нет? Что она — недостойна? Достойна, конечно! Только действовать надобно, и побыстрее! Чем быстрее, тем лучше!

Так что Анфиса Федора подстерегла в коридоре. Тот как раз от Устиньи вышел, Михайла за ним, по сторонам царевич не сильно смотрел, торопился.

И совершенно случайно на боярышню налетел. Да, и такое бывает…

Ахнула Анфиса, на пол сползла, за ногу схватилась.

Федор глазами сверкнул. А все ж выбора нет, помочь надобно, боярышня, не девка какая, не бросишь ее на полу валяться.

— Михайла!

— Ох, прости меня, дуру, государь, — Анфиса так запричитала, что Федор остановился даже. — Умоляю, царевич, удели мне время? Хоть крохотное? Два слова тебе сказать бы, а там хоть со двора гони!

Федор вздохнул, Анфису с пола поднял, та мигом грудью прижалась, Федор ее хорошо почувствовал, прочувствовал даже.

А только — не то!

Вот Устя на руках его, и голова откинута, и жилка на горле тоненькая бьется — и вот девка, привалилась, плоть горячая, дышит влажно… и неприятно!

Как ручеек звонкий и болото сравнивать — можно разве? И пахнет от них по-разному. От Усти — травами да цветами полевыми, а от этой — мускусом и чем-то еще, томным, жарким… любовь и похоть. Вроде и схоже, а все ж разные это чувства, ощущения разные.

И не откажешь ведь, не оттолкнешь, потом матушка с костями съест.

— Михайла, ты меня тут подожди.

Михайла и спорить не стал.

Не верил он, что у Анфисы Утятьевой растопить Федора получится, чай, не первый случай. Но что б ни случилось… Усте втрое расскажут. Михайле только выгодно будет.

Опустился прямо на пол, спиной к стене прислонился, Анфиса на него взгляд недовольный кинула, но Михайле то было, как медведю семечки. Посмотрели ж, не поленом огрели!

Федор боярышню в горницу кое-как затащил, на лавку опустил.

— Что тебе, боярышня, надобно?

— Прочти меня, царевич, а только не могу я молчать больше. Люблю я тебя! Люблю!!!

Федор как сидел, так у него челюсть и отвисла, Анфиса же времени зря не теряла, убедительно врала, душу в каждое слово вкладывала. Рассказывала, как впервые Феденьку увидела драгоценного, как сердечко захолонуло, ножки резвые подкосились… так и упала б к нему в объятия жаркие, целовала-ласкала, обнимала — никуда не отпускала…

Так и пела, ровно птица канарейка.

Федор слушал и слушал, ровно завороженный, плечи расправил, рот закрыл.

А то!

Приятно ж!

Боярышня, умница, красавица… а что он — не человек? Человек, и приятно ему такое! И Анфиса такая… ух! Жаль, он Устю любит, а то бы и снизошел, чего ж любви-то пропадать девичьей?

Про свои осечки Федор старался не думать.

Анфиса тем временем, пока пела, и воды Федору плеснула, и кубок поближе подвинула, и даже сделала вид, что сама отпила… Федор невольно сглотнул, да и водицы отведал. Пару глотков…

Анфиса знала, этого хватить должно. Остальное-то она в него потом вольет.

А покамест…

— Феденька, любый мой…

Только получилось не как мечталось. Никто ее на руки не подхватил, на кровать не поволок…

Глаза у Федора остекленели, лицо покраснело, потом побелело — и с утробным воем царевич на пол повалился. И забился в корчах, да так, что стол своротил.

Грохотнуло!

Михайла в горницу влетел, Федора к полу прижал.

— Лекаря, дура!!!

Анфиса и побежала за лекарем, тот у боярышень дневал и ночевал, не у Орловой, так у Васильевой найдется. Покамест перевозить их нельзя было, они у себя в покоях лежали. А Федор все бился и бился на полу, и Михайла прижимал его сверху, а у царевича глаза закатывались, и пена изо рта пошла хлопьями, зеленоватая, вонючая, и рычание неслось. Совсем звериное.

Почти вой.

Кажись, кто-то вбежал, замер рядом, а потом над головами повеление раздалось:

— Посторонись! Не замай!

Этому голосу Михайла б и во сне подчинился. Отодвинулся.

И Устя упала на колени рядом с Федором.

Узкие ладошки на виски парню легли, а тот вдруг замер. И — обмяк.

— Федя, Федя… все хорошо, все уже хорошо…

Федор набок повернулся — и его рвать начало.

Устя с колен поднялась. Выдохнула. Михайле кивнула.

— Водой его отпои и спать уложи.

— Что с ним случилось-то?

Устя только косой тряхнула.

— У боярышни Утятьевой спроси, чем его напоила дурища!

И вышла.

А Михайла себе положил как можно скорее с Устей поговорить. Вот только что-то с этим недоумком сделает…

* * *

Устя и не подумала бы Федьке помогать.

Просто… любопытно стало.

Когда шум, гам, грохот… поневоле она к Анфисе кинулась. А там Федор в конвульсиях на полу бьется, аки рыба, на берег вытащенная. И глаза у него закатываются.

И…

Снова огонь черный полыхнул.

Устя и сама не поняла, что ее на колени бросило, как и в первый раз.

Как с раной, как с водой потом, как с Борисом… не она силой управляла, сейчас сила ей правила. Откуда-то знала она, что гадкий зеленый клубок внутри Федора — вот что его мучает, что убивает, что с ума сводит… надобно просто выжечь его. Или отрыгнуть… второе даже проще ей будет. Вот так… еще немного…

Федора вывернуло — и мигом ему легче стало.

Устинья выругалась зло. Снова не она над силой своей управляет, сила над ней верх взяла. Да что ж ты делать будешь! Хоть ты амулет какой носи, чтобы не текла она в ту сторону?

А может, и правда? Есть ли какой обряд, или что еще,чтобы не помогала она впредь Федьке? Ведь ненавидит она его искренне, а все одно удержаться не может! Нельзя так!

Это исправить надобно!

За этими мыслями Устя не то, что служанку — она бы и зверя элефанта не заметила, появись он в палатах царских.

В рощу ей надобно! И срочно!

А тут и стук за стеной раздался.

Устя засов задвинула, к стене кинулась, постучала