Другие из нас. Восхождение восточноевропейских евреев Америки - Стивен Бирмингем

народом — даже сельские штетлы были организованы как тесные мини-города — и не привыкли к земледелию, физически и психологически не подходили для того, чтобы стать ковбоями или владельцами ранчо. Кроме того, они хотели поселиться там, где поселились их единомышленники и друзья, а это неизбежно был Нью-Йорк.

В 1888 году в результате благотворительной деятельности немцев двести евреев были действительно отправлены в Европу в лодках для скота. Но что такое две сотни из сотен тысяч? Всего лишь крохотная вмятина в том, что все чаще называли «вторжением» в военных терминах. Владельцы апартаментов, все более и более встревоженные, пытались добиться принятия в Вашингтоне законов, сдерживающих дальнейшую иммиграцию, а стандарты Службы общественного здравоохранения по приему в США становились все более и более строгими. Но поток не удавалось остановить.

Единственным выходом, казалось, была попытка немцев, по возможности, переделать этих дряхлых людей в соответствии с тем, что немцы считали приемлемым. Объединенная еврейская благотворительная организация начала предоставлять новым иммигрантам бесплатный ночлег, питание, медицинское обслуживание и консультации. При поддержке этой организации проводились просветительские лекции и занятия по изучению английского языка, американской морали, манер, стиля одежды, опасностей социализма — все это должно было научить бедных русских людей неразумности их прежнего пути. Чтобы поддержать эти программы, немцы глубоко, хотя иногда и нехотя, зарывались в свои карманы, потому что, как обычно, Луис Маршалл и Джейкоб Шифф подавали пример жесткого благородства и настаивали на том, чтобы другие поступали так же. Когда беженцы переполнили Касл-Гарден[2] и близлежащие постоялые дворы, нью-йоркский комиссар по делам эмиграции открыл здания на острове Уордс, а Шифф лично выделил десять тысяч долларов на строительство вспомогательного барака. Вместе Шифф и Маршалл создали общества мелкого кредитования, чтобы помочь иммигрантам заняться не только торговлей на тележках.

Но, конечно, благодарность, как известно, трудно вызвать в груди получателей благотворительности, особенно когда дар преподносится в духе упрека. И самым неприятным для немцев в их благотворительности было то, что русские вовсе не выглядели благодарными. Более того, принимая помощь, они, казалось, принимали ее с обидой, со злостью. Отданная из тяжелых чувств, она была принята с еще более тяжелыми чувствами.

Дело в том, что условия жизни в Нижнем Ист-Сайде, которые немцы считали «ужасными», русским не казались такими уж плохими. То, что немцы оценивали их именно так, русских сначала озадачило, а потом привело в ярость. Конечно, условия жизни были ненамного лучше, чем в прежней стране, но и ненамного хуже. В городских гетто и штетлах Палеолита — территории площадью 386 тыс. кв. миль, простиравшейся от Балтийского до Черного моря и включавшей Украину, Белоруссию, Литву и большую часть Польши, — русские поколениями учились жить в условиях скученности, жить, так сказать, послойно и посменно. С недостатком локтевого пространства народ может справиться двумя способами: озлобиться на соседей или прижаться к ним в поисках тепла и уюта, как альпинисты, заблудившиеся в зимнюю пургу. Русские сочли целесообразным поступить именно так. Благодаря стойкости и изобретательности, которые часто проявляются у людей, столкнувшихся с общим врагом, русские евреи научились приспосабливать свою жизнь к неудобным ситуациям, превращать недостатки в преимущества.

В конце концов, есть что-то особенное в том, что три поколения семьи — от немощных бабушек и дедушек до грудных детей — живут вместе под одной низкой крышей. Вы учились хорошо знать, кому можно доверять, а кому нет. Могут быть семейные ссоры, но, по крайней мере, вы ссоритесь с кем-то, кого вы знаете. Уединения могло и не быть, но, по крайней мере, была близость. Даже занятия любовью были общим опытом для всей семьи. Обязанности распределялись в зависимости от талантов, и можно было мириться с редким присутствием в семье луфтменша или шлемиэля — буквально, человека, живущего на воздухе и не выполняющего никакой работы. Знакомясь с соседями, вы также узнавали, к кому можно обратиться в трудную минуту, а к кому нет. Для разрешения споров всегда был раввин с его книгой ответов на все вопросы и бесконечной мудростью.

Для Америки было важно не то, что кухонная раковина была одновременно и семейной ванной, и умывальником, и что весь многоквартирный дом обслуживался одним общим туалетом, который часто не работал. Важно было то, что человек больше не жил в страхе, что ночью в дверь постучат кулаком в перчатке, что его едва подросшего сына заберут в царскую армию и больше никогда не увидят, что он будет вынужден беспомощно смотреть, как его мать или сестру насилуют и расчленяют пьяные казачьи солдаты. Неудивительно, что русские евреи научились бояться наступления рождественских праздников и привезли этот страх с собой в Америку. В это время года, а также на Пасху, царским солдатам раздавали премии и отправляли в отпуск, и они, как правило, решались на оргию насилия в еврейском квартале. Неудивительно, что евреи Нижнего Ист-Сайда были озадачены, узнав, что немцы в верхней части города все чаще празднуют Рождество с игрушками под елкой.

По крайней мере, в Нью-Йорке прежняя неопределенность осталась в прошлом. Именно поэтому шумные крики разносчиков на тележках звучали как-то радостно. Именно это чувство спустя годы заставило сенатора Джейкоба Джевитса сказать, что, имея мать, торговавшую тележками, он всегда считал себя членом особой элиты, избранного и эксклюзивного клуба. Сильная эмоциональная привязанность, которую семьи Ист-Сайда испытывали к своим индивидуальным тележкам, была непонятна евреям верхнего города.

Немецко-еврейский антисемитизм начал проявляться, когда раввин храма Эммануэль Кауфман Колер, восхваляя превосходство Германии, заявил со своей кафедры, что немецкие корни означают «мир, свободу, прогресс и цивилизацию», и что немецкие евреи освободились от «оков средневековья», что их сознание «пропитано немецкими чувствами... больше не восточное». По странной логике немцы стали говорить о русских как о чем-то сродни «желтой опасности», и русский «ориентализм» вместе с большевизмом стал постоянной темой. Немецко-еврейская пресса в центре города вторит им, говоря о «неамериканских путях» среди «диких азиатов» и называя русских «кусочком восточной древности посреди постоянно прогрессирующей оксидентальной цивилизации».

Американский иврит спросил: «Ждем ли мы естественного процесса ассимиляции между ориентализмом и американизмом? Возможно, этого никогда не произойдет». Это был парафраз фразы Киплинга «Восток есть Восток, а Запад есть Запад, и вместе им не сойтись...». Журнал Hebrew Standard, печатавший точку зрения верхнего города, выразился еще более резко: «Тщательно акклиматизированный американский еврей... не имеет с ними ни религиозных, ни социальных, ни интеллектуальных симпатий. Он ближе к окружающим его христианским настроениям, чем к иудаизму этих жалких, омраченных евреев». Поскольку многие русские и польские имена заканчиваются на