Мы, аристократы 4 - Бастет

Мощёный двор перед замком был чист, словно его только что вымели. Можно было бы подумать, что обслуга расстаралась к нашему приходу, если бы не цветочные бордюры по его краю, которые были высажены явно не вчера. За цветами вплоть до стены простирался ухоженный газон, который сейчас подстригал мужчина с магловской ручной газонокосилкой. В самом замке тоже царила идеальная чистота, а из крыла для прислуги тянуло вкусными запахами с кухни. Мы поднялись на второй этаж, а там провожатый привёл нас в небольшую гостиную.

Знаменитый узник ждал нас там. На нём была домашняя гостевая роба, без излишеств, но и не тряпка. Сам Гриндевальд был таким же ухоженным, как и всё в этом замке. В молодости его называли эталоном мужской красоты, но он и сейчас был ничего. Моложавый, сухощавый, подтянутый, с живым и внимательным взглядом, с едва заметным отпечатком надменности на холёном лице, он выглядел именно так, как выглядят хозяева жизни в привычной для них обстановке. В ожидании нашего прихода он сидел в старинном кожаном кресле и лениво просматривал сегодняшнюю прессу, стопкой лежавшую на журнальном столике рядом с ним.

Когда мы вошли, Гриндевальд отложил газету и, не вставая, поздоровался с нами по-немецки. Малфой ответил ему учтивой фразой на английском языке, я последовал примеру опекуна. Хозяин Нурменгарда — да, именно хозяин, ведь он был осуждён на пожизненное заточение в собственном замке — не мог не знать английского языка, потому что он как-то общался с британскими родственниками и с юным Альбусом во время своего пребывания в Англии. Об его осуждении в прессе писали разное. Одни журналисты утверждали, что его победитель Альбус Дамблдор взял с него непреложный обет не покидать свой замок, другие — что Дамблдор заточил Гриндевальда в нурменгардском застенке, который тот построил для своих врагов. Но если меня это и интересовало, то лишь постольку, поскольку было связано с Дамблдором.

Провожатый представил нас Гриндевальду, не обмолвившись о цели нашего визита. Видимо, весь замок был предупреждён о ней заранее. Хозяин предложил нам сесть, охранник остался стоять.

— Подождите в соседнем кабинете, Вернер, — перевёл артефакт обращённые к охраннику слова Гриндевальда. — Когда вы понадобитесь, я вас позову.

Когда наш провожатый ушёл, а мы уселись в кресла напротив хозяина, тот обратился к нам уже по-английски:

— Итак, джентльмены, чем я обязан вашему визиту?

Заговорил, разумеется, лорд Малфой.

— Британский попечительский комитет регулярно проверяет, как соблюдаются условия содержания заключённых в местах лишения свободы. Недавно я разбирал бумаги и обнаружил, что в мои обязанности, согласно условиям европейского послевоенного договора, входит также проверка режима вашего заключения. И вот я здесь, герр Гриндевальд.

— Это, безусловно, очень важная деятельность для британцев с их Азкабаном, — насмешливо процедил Гриндевальд. Говорил он по-английски бегло, с жёстким немецким акцентом.

Малфой не стал делать вид, что не понял очевидного намёка в его словах.

— Я не распоряжаюсь Азкабаном и его дементорами, это политика нынешнего Министерства. Я могу только призывать к смягчению режима содержания азкабанских заключённых.

— И это глас вопиющего в пустыне… — закончил за ним Гриндевальд.

— Можно сказать, что так. Но один я мало что могу противопоставить политике правительства.

— Каждый народ имеет то правительство, которого он заслуживает. Этот милый молодой человек, полагаю, с юных лет приучается действовать на благо вашего правительства? — Гриндевальд устремил добродушно-насмешливый взгляд на меня. — Мистер Поттер, даже имя у вас демократичное до умиления — Дик, Том и Гарри, так ведь говорят у вас собирательно о простолюдинах? Как вас, наследника Поттеров, угораздило получить такое простонародное имя?

— На гобеленах я записан как Генри Джеймс Чарльз Поттер, но все называют меня Гарри, — невозмутимо сообщил я. — Возможно, так звала меня мать, маглокровка с Тупика Прядильщиков. Возможно также, что кому-то было нужно, чтобы я был приучен к простонародному обращению.

Гриндевальд заинтересованно приподнял брови, не убирая с лица добродушной усмешечки.

— Вижу, воспитание лорда Малфоя приносит свои плоды, — одобрительно обронил он.

Мы с опекуном переглянулись, и я не ответил на этот выпад ничего. Усмешка Гриндевальда слегка увяла, а взгляд обострился.

— Герр Гриндевальд, — заговорил я. — Полагаю, вы видите перед собой двоих британских искателей политической репутации, приехавших сюда ради саморекламы?

— А вы на моём месте увидели бы что-то другое?

— Это очевидный мотив, герр Гриндевальд. Настолько, что он очевиден даже нашему Министру. И это понятный ему мотив — он и сам ничем не побрезгует ради повышения своей репутации. Фадж считает, что моё участие в попечительской деятельности способствует укреплению его позиции в Министерстве, поэтому разрешение на инспекционную поездку в Нурменгард было получено.

— Вы намекаете, что подоплёкой вашего визита является некий неочевидный мотив? — Гриндевальд больше не усмехался. — Говорите прямо, я не собираюсь гадать.

— Некоторые вещи плохо поддаются прямой формулировке, да и мотив не всегда бывает единственным, — уклончиво сказал я. — Допустим, я и один мой хороший знакомый обсуждали цену человеческой ошибки и пришли к неизбежному выводу, что ошибки сильных мира сего стоят гораздо дороже, чем ошибки простых людей. Чем угрожает собственная ошибка кому-то из простолюдинов, на которых вы только что ссылались? Возникнет проблема у него, у его семьи и знакомых — кто-то из них, возможно, даже погибнет, но с точки зрения человечества это весьма и весьма локальная проблема. Но если ошибается, скажем, власть имущий, цена этой ошибки аукается чуть ли не всему человечеству. И в процессе этой дискуссии у нас всплыло ваше имя, ну вы понимаете…

Гриндевальд прекрасно видел мои заруливания, но не проявлял нетерпения. Он сознавал, что рано или поздно мне придётся перейти к сути дела, а мои словесные ухищрения его забавляли. На последней фразе он слегка приподнял брови, отметив тем самым, что мы прибыли на конечный пункт.

— Я еще жив, а молодое поколение уже обсуждает мои ошибки, — с некоторым удовлетворением отозвался он.

— Да, вы и ваши выдающиеся усилия по установлению мирового порядка уже вошли в историю, — подтвердил я.

— И что же вы с вашим хорошим знакомым нашли в моих действиях ошибочного?

— Ну, если не считать того, что мир в принципе беспорядочен… Нет, упорядочивать мир бывает уместно ради него же, но, как известно из истории, люди весьма дорожат своим правом на беспорядок.

— Они называют его свободой, — произнёс Гриндевальд, наклонив голову в знак согласия.

Наши взгляды встретились — словно скрестились клинки.

— Я не считаю, что вы хотели миру зла, — продолжил я. — Все, кто когда-либо стоял