Как крестьян делали отсталыми: Сельскохозяйственные кооперативы и аграрный вопрос в России 1861–1914 - Янни Коцонис

одно из хозяйств не завладело непропорционально большой частью скудных общинных ресурсов. Наложение общинных принципов и уравнительных обычаев хозяйствования на кооперативные означало, что каждый кооператор имел достаточно средств для того, чтобы оплатить небольшие личные расходы, но абсолютно недостаточно для того, чтобы внести в свое хозяйство кардинальные улучшения. Если именно община должна была стать основой для активных кредитных операций, то это упрощало задачу уравнительного распределения денежных средств среди крестьян-общинников, что и было сделано через уже существовавшую сеть сельских и сословно-общественных банков на уровне общин, сел и волостей[62].

Колюпанов одним из первых сделал однозначный вывод, что община и кооператив — сами по себе отнюдь не являются дополняющими друг друга институтами или последовательно сменяющими одна другую ступенями исторической эволюции — это несовместимые и взаимоисключающие образования. Он писал, что общинный способ распределения занятых сумм «совершенно уничтожает основную задачу кредита: по существующим обычаям, истекающим из самой сущности поземельной общины… крестьяне все полученное на волость или на общество делят поровну, поголовно, так же они потребуют и раздела этого фонда (выданного в ссуду) или выдачи каждому по равной ссуде… Если десяти крестьянам нужно по 10 руб., т. е. 100 руб., а в кассе… 50 руб., то могут быть удовлетворены только пять, а раздел… кассы по 5 руб. всем десяти человекам не есть уже кредит — это действие филантропическое…»[63]. Колюпанов рекомендовал использовать процесс избирательного членства, чтобы сократить вероятность банкротств и гарантировать, что ссуды будут использованы членами товариществ продуктивно. Этот подход был созвучен западноевропейским теориям, по которым изначально строились русские кооперативы; но вскоре (особенно в 1870-х и 1880-х гг.) он вступил в противоречие с преобладающим взглядом на цели, которым должны были служить кооперативы. Земства, стимулировавшие развитие кооперативов, будучи полугосударственными учреждениями, считали своим долгом прежде всего препятствовать обнищанию большинства крестьянского населения, а не способствовать улучшению положения его меньшинства.

Другая практика, делавшая кооперативные товарищества похожими на общину, фигурировала в типовых образцах учредительных документов для товариществ. Это была круговая порука (коллективная ответственность) членов по долгам внешним учреждениям: все участники коллектива в любой момент могли понести всю ответственность за долги одного. Подобная особенность существовала и в некоторых немецких товариществах и основывалась на том предположении, что если все члены ответственны за долги каждого, то они будут внимательнее оценивать надежность новых членов, совместно принуждать заемщиков возвращать ссуды вовремя и помогать своим товарищам по кооперативу, когда это будет действительно нужно. В 1870-е гг. казалось разумным перенести круговую поруку также и в русские кооперативы: земства и правительство собирало налоги с крестьян, пользуясь тем же механизмом, что было законодательно закреплено в качестве отличительной черты крестьянского сословия.

Однако разница между Россией и Германией заключалась в праве собственности. Немецкие товарищества использовали залог имущества в качестве принудительной меры, дополнявшей собой коллективную ответственность, и в крайнем случае могли угрожать несостоятельному члену кооператива конфискацией его собственности. Однако в пореформенной России рубежа веков крестьяне не обладали в достаточном количестве имуществом, которое могло бы стать обеспечением для ссудных капиталов, поскольку не владели таковым на правах частной собственности и не имели необходимых прав для свободного распоряжения им. Начиная с 1860-х гг. правительство ввело в действие целую систему законоположений, созданных специально для того, чтобы снабдить крестьян гарантиями экономической безопасности, а государственной казне обеспечить устойчивый приток доходов. Но данный процесс привел к юридической неплатежеспособности большинства крестьян. Во-первых, все надельные земли, полученные крестьянами после Освобождения, подлежали выкупу посредством уплаты в казну выкупных платежей в течение около 50 лет. Невыкупленная земля никоим образом не могла быть отчуждена или заложена; а наделы в своем большинстве не только не выкупались, но по выкупным платежам в 1880—1890-х гг. еще и накапливались немалые недоимки (чем, между прочим, подкреплялось убеждение, что крестьяне не могут пойти на риск залога своего имущества). Во-вторых, большинство надельных крестьянских земель юридически были переданы в распоряжение общины — она и отвечала перед государством за то, чтобы гарантировать всем своим членам доступ к ресурсам в количестве достаточном для выживания и уплаты налогов. Отсюда и проистекала нужда в периодических переделах земли, проводившихся некоторыми общинами с учетом изменений в составе их населения. Ни община, ни отдельный крестьянин не имели права рисковать этими ресурсами в закладных операциях до тех пор, пока сельское общество не доведет до конца процесс самороспуска или не отпустит своих членов для индивидуального хозяйствования. Данный процесс был весьма запутан, и до него дело доходило редко, а закон 1893 г. сделал его еще сложнее: он усилил контроль общины за землей и укрепил неотчуждаемость крестьянских земель также и в том случае, если выкупная операция была завершена. Даже на Западе и Северо-Западе России, где закон признавал существование наследственного подворного землевладения, отдельное хозяйство не могло отчуждать или закладывать свою землю без одобрения общины. Другие законы формально разрешали заклад и конфискацию имущества, но различные дополнения и приложения к дополнениям включали определенное количество неотчуждаемых предметов, необходимых для выживания крестьянского хозяйства, определенное имущество для обеспечения существования лично должника и его семьи, а также доходы, необходимые для уплаты всех налогов и повинностей. В-третьих, исходя из трактовки бесформенного и неясного законодательства, большая часть недвижимости и «движимых имуществ» находилась в собственности крестьянской семьи, тогда как членство в кооперативе было индивидуальным; следовательно, собственность семьи не могла быть использована для покрытия долгов индивида кооперативу. Сенат — главное судебное учреждение империи, подчиненное непосредственно царю, — интерпретировал все эти законы 1880—1890-х гг. в том смысле, что крестьяне не могут быть лишены никакой недвижимой собственности (общинной или благоприобретенной частной), орудий труда и предметов для ведения хозяйства, семян для посева, крупного рогатого скота, тяглового скота и пищи; один раз в список исключений была добавлена даже одежда[64]. Далее Сенат устанавливал, что только местная крестьянская администрация имеет право составлять описи отчуждаемого крестьянского имущества (а ее готовность участвовать в конфискации имущества своих односельчан всегда оставалась под вопросом), и даже в этом случае они еще должны были убедиться, что существует очевидный избыток того рода имущества, которое подлежит конфискации. Государственные и земские кредиторы всех типов угрожали крестьянам-должникам арестом имущества, стремясь продемонстрировать свою непоколебимость, а общественные деятели постоянно бичевали их за неприкрытую экспроприацию крестьян; но на практике данный процесс едва ли можно было довести до логического завершения из-за весьма широко трактуемых законодательных запретов[65].

Русские крестьяне были зачастую неплатежеспособны фактически и почти всегда — юридически. Как отметила Тверская губернская земская управа после получения ряда отказов платить долги по ссудам, круговая порука не может принудительно вводиться