Пушкин в Михайловском - Аркадий Моисеевич Гордин

По всей вероятности, обе части шифрованной записи имеют отношение к казни руководителей декабристов. В момент тяжелых раздумий Пушкин написал: «Усл. о см.» – и проставил дату, когда делал запись, – 25; затем повторил то же в более полном виде: «У. о с. Р. П. М. К. Б.» – и уточнил дату записи: 24 (именно в этот день он вернулся из Пскова). Точно так же потом, повторяя, будет поэт рисовать виселицу с пятью повешенными и писать: «И я бы мог», «И я бы мог, как шут»…

Страшные события 13 июля 1826 года потрясли его.

«Пушкина призвать сюда»

Что бы ни делал Пушкин, вернувшись из Пскова в Михайловское, о чем бы ни писал, на всем лежит печать трагизма. Его мысли постоянно возвращались к судьбе повешенных и сосланных.

«…Повешенные повешены; но каторга 120 друзей, братьев, товарищей ужасна», – писал он Вяземскому 14 августа. Его тревожили слухи, что находившийся за границей Николай Иванович Тургенев, заочно приговоренный к смертной казни, – тот самый «хромой Тургенев», который учил его, юношу, любить свободу и ненавидеть рабство, – выдан по настоянию царя английским правительством и привезен в Россию. «Правда ли, что Николая Тургенева привезли на корабле в Петербург? – спрашивает Пушкин Вяземского и добавляет: – Вот каково море наше хваленое!..» И на присланное ему стихотворение Вяземского «Море» отвечает такими стихами:

Так море, древний душегубец,

Воспламеняет гений твой?

Ты славишь лирой золотой

Нептуна грозного трезубец.

Не славь его. В наш гнусный век

Седой Нептун Земли союзник.

На всех стихиях человек —

Тиран, предатель или узник.

Это был первый поэтический отклик Пушкина на декабрьские события.

Вяземский упрекал Пушкина в сухости и холодности его прошения, посланного на имя царя. Пушкин отвечал на это: «Ты находишь письмо мое холодным и сухим. Иначе и быть невозможно. Благо написано. Теперь у меня перо не повернулось бы».

А между тем прошение Пушкина, следуя по инстанциям, дошло наконец и до пребывавшего в Москве царя. Последовало повеление: «Пушкина призвать сюда. Для сопровождения его командировать фельдъегеря. Пушкину позволяется ехать в своем экипаже свободно, под надзором фельдъегеря, но не в виде арестанта. Пушкину прибыть прямо ко мне. Писать о сем псковскому гражданскому губернатору. 28 августа»[264].

«…Свободно, под надзором фельдъегеря, но не в виде арестанта». В этой замысловатой фразе была сформулирована вся система поведения властей по отношению к Пушкину, которой отныне будет придерживаться царь. С той разницей, что фельдъегеря заменит шеф жандармов Бенкендорф…

Через три дня было отправлено с фельдъегерем в Псков губернатору соответствующее секретное предписание, подписанное начальником Главного штаба Дибичем.

Фельдъегерские тройки мчались без промедления – для подобных случаев на почтовых станциях держали наготове лучших лошадей. Предписание было доставлено в Псков 3 сентября. А в ночь с 3-го на 4-е в Михайловское прискакал нарочный и вручил Пушкину письмо от Адеркаса.

«Милостивый государь мой Александр Сергеевич! – говорилось в письме. – Сей час получил я прямо из Москвы с нарочным фельдъегерем высочайшее разрешение по всеподданнейшему прошению вашему, – с коего копию при сем прилагаю. – Я не отправляю к вам фельдъегеря, который остается здесь до прибытия вашего, прошу вас поспешить приехать сюда и прибыть ко мне. С совершенным почтением и преданностью пребыть честь имею: Милостивого государя моего покорнейший слуга Борис фон Адеркас. 3-го сентября 1826. Псков».

Письмо губернатора было весьма любезным. Присылка копии секретного предписания также являлась немалой любезностью.

В нем говорилось: «Секретно. Господину псковскому гражданскому губернатору. По высочайшему государя императора повелению, последовавшему по всеподданнейшей просьбе, прошу покорнейше ваше превосходительство: находящемуся во вверенной вам губернии чиновнику 10-го класса Александру Пушкину позволить отправиться сюда при посылаемом вместе с сим нарочном фельдъегере. Г. Пушкин может ехать в своем экипаже свободно, не в виде арестанта, но в сопровождении только фельдъегеря; по прибытии же в Москву имеет явиться прямо к дежурному генералу Главного штаба его величества»[265].

Пушкин не стал мешкать. Наскоро собравшись, распростившись с плачущей Ариной Родионовной, он в ту же ночь уехал в Псков, а оттуда в Москву.

О том, какое впечатление в Михайловском и Тригорском произвел внезапный отъезд Пушкина, можно судить по рассказу Марии Ивановны Осиповой: «…Пушкин был у нас; погода стояла прекрасная, мы долго гуляли; Пушкин был особенно весел. Часу в одиннадцатом вечера сестры и я проводили Александра Сергеевича по дороге в Михайловское… Вдруг рано на рассвете является к нам Арина Родионовна, няня Пушкина… Она прибежала вся запыхавшись: седые волосы ее беспорядочными космами спадали на лицо и плечи; бедная няня плакала навзрыд. Из расспросов ее оказалось, что вчера вечером, незадолго до прихода Александра Сергеевича, в Михайловское прискакал какой-то – не то офицер, не то солдат… Он объявил Пушкину повеление немедленно ехать вместе с ним в Москву. Пушкин успел только взять деньги, накинуть шинель, и через полчаса его уже не было. – „Что ж, взял этот офицер какие-нибудь бумаги с собой?“ – спрашивали мы няню. – „Нет, родные, никаких бумаг не взял, и ничего в доме не ворошил; после только я сама кой-что поуничтожила“. – „Что такое?“ – „Да сыр этот проклятый, что Александр Сергеевич кушать любил, а я так терпеть его не могу, и дух-то от него, от сыра-то этого немецкого – такой скверный…“»[266].

Воспоминания М. И. Осиповой дополняет рассказ Петра Парфенова: «…все у нас перепугались. Да как же? Приехал вдруг ночью жандармский офицер из городу, велел сейчас в дорогу собираться, а зачем – неизвестно. Арина Родионовна растужилась, навзрыд плачет. Александр-то Сергеевич ее утешает: „Не плачь, мама, – говорит, – сыты будем; царь хоть куды ни пошлет, а все хлеба даст“»[267].

Узнав о случившемся, Прасковья Александровна написала «отчаянное письмо» Дельвигу – она не сомневалась, что на Пушкина был донос и что поэт арестован.

Гостившая в Петербурге Анна Николаевна, которой Дельвиг показал письмо из Тригорского, тоже пришла в ужас и тотчас же написала Пушкину – письмо захватил с собой уезжавший в Москву Вяземский: «Творец небесный, что же с вами будет? Ах, если бы я могла спасти вас ценою собственной жизни… Вы не можете себе представить, в какой тревоге я нахожусь – не знать, что с вами, ужасно… Я не в силах думать ни о чем, кроме опасности, которой вы подвергаетесь… Дельвиг собирался было написать вам вместе