Восемь Драконов и Серебряная Змея - Yevhen Chepurnyy

— Бэньсян, Бэньцань, — обратился он к двум другим монахам, также присоединившимся к общему собранию вокруг Дуань Юя. — Что вы думаете о словах Бэньгуаня?

— Я, пожалуй, соглашусь с ним, — добродушно ответил один из них, чуть обрюзгший, нестарый ещё мужчина. Он с лёгкой улыбкой почесал голый подбородок. — Все же, не стоит нам с таким тщанием держаться за мирские секреты.

— Мы обязаны следовать заветам основателей, брат Бэньсян, — возразил второй. Он, в противоположность своему круглолицему собрату, был сухощав, морщинист, и обладал остроконечной, полностью седой бородой. — Сегодня, ты забудем положения монастырского устава, а завтра, начнем оспаривать учение Будды? Нет, это совершенно не годится. Лучше изыскать другой способ для спасения юного Дуаня.

— Мнения высказаны, — остро глянул Кужун на Бэньиня. — Что ты решишь, настоятель?

— Здесь нечего решать, — был ему невозмутимый ответ. — Человеческая жизнь ценнее мирских тайн. Дуань Юй изучит боевое искусство своей семьи, оставаясь мирянином.

— Быть может, кто-нибудь спросит моего мнения об изучении этого… Божественного Меча? — с лёгкой обидой спросил юный принц, подняв голову с камней храмового двора.

— Ну, жить-то ты, без сомнения, хочешь, — насмешливо фыркнул Инь Шэчи. — А значит, будешь обучаться. Вставай, шурин, хватит разлеживаться, — он протянул лежащему юноше руку, и тот, с его и Дуань Чжэнчуня помощью, кое-как поднялся на ноги.

* * *

Тем же вечером, Инь Шэчи одолевала бессонница, сразу по нескольким причинам. Первой, и немаловажной, было то, что их с Му Ваньцин поселили в разных кельях, и, что хуже, старый монах Кужун в первый же день строго-настрого запретил молодой паре посещать друг друга ночами — по его словам, разврату не было места в обители целомудрия. То, что Шэчи и Ваньцин были мужем и женой, сурового старца ничуть не волновало. В первые пару дней, юноша еще мог посмеиваться над их с подругой невольным монашеством, но сегодня, к концу четвертого, оно начало его раздражать.

Второй причиной было прискорбное неучастие Инь Шэчи во вчерашнем бою. Поневоле заинтересовавшись схваткой монахов с незваным гостем из Тибета, юноша нашел боевое искусство Цзюмочжи интересным и необычным, а самого нахального монаха — весьма опасным противником. К концу его противостояния с защитниками тяньлунских сокровищ, у Шэчи чесались руки проверить огненные техники тибетца на прочность, но сделать это ему так и не удалось — на поле боя явился Дуань Юй, и обезвредил врага с неожиданной легкостью.

Третьей, и наиболее раздражающей юношу причиной был сам Дуань Юй. Этим вечером, Инь Шэчи одолевали мысли, совершенно нехарактерные для него. Не в силах больше беспокойно ворочаться на жесткой монастырской лежанке, он оделся, и вышел на двор. Там, вдыхая прохладный ночной воздух, что еще хранил ароматы уходящего дня, Шэчи пытался разобраться в себе, и своем недовольстве.

Он не соврал Дуань Чжэнчуню в их недавнюю встречу: юный принц Да Ли был приятным собеседником, увлекался вещами, схожими с интересами самого Шэчи — за исключением фехтования, конечно, — и успел стать наследнику семьи Инь другом. Инь Шэчи даже начал подумывать о том, чтобы предложить Дуань Юю побрататься, столь велика была их взаимная приязнь и сходен образ мыслей, но их злосчастная размолвка перечеркнула все это, сделав двоих юношей врагами. Шэчи не мог простить шурину столь наглого пренебрежения к имуществу и доброму имени его секты — та успела прочно обосноваться в сердце Иня-младшего за недолгое время, что он провел с Уя-цзы и Су Синхэ. Масла в огонь подливало и разрешение их спора Дуань Чжэнмином, пристрастное и однобокое. Сейчас, уязвленные гордость и чувство справедливости упорно толкали Инь Шэчи на нечто, о чем он и не подумал бы в иных условиях.

Дуань Юй, начавший изучать Божественный Меч Шести Меридианов, все еще был крайне слаб — даже до ветра он выходил с помощью отца. Шэчи не мог не думать о том, что сейчас, юный принц Да Ли был в полной его власти, для любого возможного отмщения. При должной осторожности, ни монахи, ни Дуань Чжэнчунь не смогли бы остановить Инь Шэчи — чтобы разрушить меридианы воина столь неопытного и слабого, каким был Дуань Юй, наследнику секты Сяояо хватило бы считанных минут. С другой стороны, слабость юного принца не собиралась длиться сколько-нибудь долго: могущественная и таинственная техника Божественного Меча Шести Меридианов, что он изучал, впечатляла даже в частичном своем виде, примененная шестью тяньлунскими монахами. Шэчи подозревал, что изучив этот стиль полностью, Дуань Юй легко сравнится с ним силой, а то и вовсе превзойдет.

Раздраженно встряхнувшись, Инь Шэчи отогнал глупые мысли и чувства, толкающие его на подлость. Он рассудил, что подобные думы были вполне естественны — он не мог не желать восстановления справедливости для своей секты, и взять эту справедливость в свои руки было много надежнее и быстрее, чем полагаться на добрую волю Дуань Чжэнчуня, и совесть его сына. Вместе с тем, напав на Дуань Юя исподтишка, Шэчи изрядно запятнал бы уже свою совесть, чего он совсем не хотел.

Юноша уже собирался вернуться в свою комнату, и улечься спать, как нечто, промелькнувшее на фоне ночного неба, привлекло его внимание. Это не была ни ночная птица, ни иное неразумное существо — скрытность ночного гостя изрядно портили заметная даже во тьме красная кашая, голая левая рука, блестящая от пота в лунном свете, и длинные завязки остроконечной шапки, что развевались за спиной мужчины, точно постромки вырвавшегося из упряжки коня. Не преуспев ни в угрозах, ни в торговле, ни в бою, Цзюмочжи вернулся в храм Тяньлун тайно, не как грабитель, но как вор.

Найдя хитрого тибетца взглядом, Инь Шэчи уже собирался перехватить его, и объяснить Цзюмочжи всю неправедность его действий посредством верного меча, как в голову юноши пришел иной план, столь замечательный, что Шэчи даже зажмурился на мгновение, широко и довольно улыбаясь. Своим ночным вторжением, тибетский злодей подарил ему великолепную возможность восстановить свою душевную гармонию целиком и полностью.

Инь Шэчи немедленно последовал своей идее, быстрее ветра метнувшись к главному зданию храма Тяньлун. Он уже успел побывать внутри, и знал, что нужно искать разбойному тибетцу, в отличие от него самого. Тихонько прокравшись внутрь, он притворил за собой дверь, и, с трудом