Дневник. Том III. 1865–1877 гг. - Александр Васильевич Никитенко

25 февраля 1872 года, пятница

Запрещена газета «Деятельность», а у газеты «Новое время» отнято право розничной продажи.

Говорят, что в Земледельческом училище (помещающемся в бывшем Лесном корпусе) произведена студентами какая-то демонстрация с портретом государя. Что за несчастие России это юношество, пропитанное с ног до головы пошлым либерализмом, который есть не иное что, как полнейшее безверие религиозное, нравственное и умственное, полнейшее распутство! Как вдохнуть лучший дух в это жалкое поколение! Одним классицизмом этого нельзя. Страх наказаний тоже не подействует: О tempora, о mores!

Неудовольствие в публике на присяжных за оправдание Мясниковых. В деле не оказалось достаточных поводов к их обвинению, то есть улик, которые юридически могли бы быть этим поводом. Но присяжные, говорят, должны были бы основаться на совести, потому что нравственное убеждение в виновности Мясниковых общее. Но, может быть, присяжные по этому самому и не могли вынести обвинительного вердикта, опасаясь, по справедливости, быть орудием чужих толков и слухов, давно уже ходивших в городе.

3 марта 1872 года, пятница

Второе отделение Академии выбрало С. М. Соловьева в свои члены в звании ординарного академика. Сегодня в общем собрании происходила баллотировка. Соловьев получил 27 избирательных шаров и 2 неизбирательных.

О земледельческой истории (в институте) оказалось, что это пустяки. Была просто глупая шалость одного глупого воспитанника, и первые, кто восстали против него, были его же товарищи. Кажется, из этого хотели некоторые раздуть нечто важное, но не успели.

8 марта 1872 года, среда

Наша внутренняя жизнь есть не иное что, как игра разного рода представлений и движений, совершающихся механически по известным законам. Мы тут не больше, как арена, на которой они совершаются. Главные двигатели всего этого — наши инстинкты, животные и психологические. Однако человеку дана правительственная сила, и ей-то принадлежит власть распоряжаться тем, что происходит в нас, и направлять это к известным целям и идеям. Худо, если эта сила слаба. Тогда мы впадаем в нравственную анархию и становимся послушными орудиями, добычею инстинктов.

Россия страдает совсем не теми недугами, как Западная Европа, и потому к нам вовсе не идут те теории об изменении существующего порядка, какие проповедуются там. У нас две глубокие раны, требующие врачевания: невежество народа и дурная администрация. Исцелить последнюю гораздо труднее, чем первое. К последней применяются вполне слова: «врачу, исцелися сам». Но как ей лечиться от главного зла — от злоупотребления властью? Ведь свойство ее болезни и состоит в том, что она есть такова, какова есть, и чтобы сделаться лучшею, ей следовало бы отказаться от самой себя.

10 марта 1872 года, пятница

Вторая половина февраля была и тепла и светла. Но весь март несносно холоден, между тем как солнце сияет великолепно. Были дни, что мороз доходил до 12 и даже 14R, и постоянно то 7, то 8R — сегодня также.

Моя служба обществу разбивается на две половины: на учено-литературную и литературно-административную. Могу сказать одно, что в первой я всегда старался проводить идеи, возвышающие человеческое достоинство нашей национальности. Во второй я не без некоторого мужества старался отражать напор неблагоприятных обстоятельств против нашей мысли и науки. Более я ничего не сделал и не мог сделать. Пусть по этому и судят меня.

12 марта 1872 года, воскресенье

Обед в Римско-католической академии. Праздник ее церкви. По обыкновению, я был осыпан любезностями всех присутствовавших.

Классики в восхищении, думая, что они спасут Россию, основав образование наше на греческом и латинском языках. Не станем спорить, что в классицизме заключается важная образовательная сила. Но все же это не есть само содержание знания, а вот содержание-то откуда придет, как не из современной науки? И если правда, что современная наука ведет к разрушительным последствиям, то как вы убережете от них поколение, которое должно же чем-нибудь занять свои, образованные на древних образцах, силы? Ведь не запрете вы его в клетку, куда бы не мог проникнуть ни один луч из духа века.

15 марта 1872 года, среда

Получил от общества художников приглашение на обед по подписке в честь Островского. Не пошел, потому что не знал, кто тут распоряжается. Да притом и Островского в Петербурге нет.

21 марта 1872 года, вторник

Административные порядки: молодая девушка Дементьева по Нечаевскому делу была судом приговорена к заключению в тюрьму на три или четыре месяца. Она отсидела это время в Литовском замке и была освобождена. По свидетельству тюремных надзирателей она вела себя примерно, и вообще это девушка прекрасная собою, прекрасно образованная, кроткая и вообще поведения порядочного. Во время самого суда она возбуждала всеобщее к себе сочувствие. Казалось бы, что, выдержав наложенное на нее наказание, она уже очистилась и сделалась свободною. Притом она еще до суда провела в крепости года полтора. Но едва она вышла из Литовского замка, ее подхватили и административным порядком сослали в какую-то губернию под надзор полиции. Между тем ей предстоял брак с человеком, тоже пострадавшим по Нечаевскому делу, Ткачевым. Итак, суд постановил одно, а административный порядок сделал другое. Бедняжка не достигла ни свободы, ни брака.

Некоторая девица Латышева, учительница в какой-то женской гимназии, после продолжительной болезни потеряла волосы: ей принуждены были остричь их. При этом, по слабости глаз, она носила синие очки. Вот она шла однажды по улице, вдруг городовой подхватил ее и потребовал идти с ним в полицию. Бедная молодая благовоспитанная девушка — дочь порядочных родителей (отец ее, действительный статский советник, был помощником попечителя Петербургского учебного округа и года три тому назад умер); бедная же девушка испугалась до смерти. Ее привели в полицию ни живу ни мертву. Городовой не мог сказать ей, за что она арестована. Несколько часов была она под арестом, пока не пришел частный пристав, который и объявил ей, что она взята «за то, что у ней короткие волосы и что она носит очки». Это, видите, считается признаком нигилистки. Справились, узнали, что за ней нет и тени какого-нибудь нигилизма, и отпустили. Все это административный порядок. Говорят, родные ее ужасно были взволнованы, ходили к Трепову и проч. Но все-таки молодая, ни в чем не повинная, девушка отсидела в полиции за свою болезнь. Но ведь не знали, что она больна. Ей следовало бы прилепить хоть на шляпе у себя билетик, что она недавно освободилась от болезни. Но от своего, хоть кратковременного, ареста она, конечно, не сделалась здоровее.