Перенастройка. Россия против Америки - Игорь Лавровский

Хроническая разруха в головах начинается с самого корневого — с определения места России в мире, с самоидентификации. Ни российский истеблишмент, ни интеллектуальная верхушка никак не могут решить — европейцы они или нет. Три века Россию разрывает между славянофилией и европоманией. При этом ни разу не натолкнулись на взаимность — с Европой раз в столетие ведем тотальные войны, а славяне регулярно способствуют развалу создаваемых Москвой и Петербургом избыточных геополитических конструкций — от убийства эрцгерцога Фердинанда до забастовок Леха Валенсы. Польша, а теперь и Украина, а за ними Белоруссия стремятся к конкуренции с Россией, а не к «единению славянских народов». Александр Солженицын с его панславизмом ошибся насчет тяги славян к единению — это как раз азиатское «подбрюшье», по его определению, оказывается куда более склонным к вступлению в связь с матушкой Россией.

Сэм Хантингтон в своем бестселлере «Столкновение цивилизаций» высказывается однозначно: Россия — не Запад. Россия — это Ортодоксальная цивилизация, особый Мир Православия[11]вместе с Грецией, Сербией, Румынией, Болгарией, Арменией и половиной Украины. Но на наш взгляд, Хантингтон сильно упростил ситуацию. В России не одна, а несколько цивилизаций, находящихся друг с другом в шатком равновесии и неутихающем явном или тайном противоборстве. Классические трехвековые метания между Востоком и Западом вызывают у российского двуглавого орла что-то вроде шизофренического остеохондроза именно от неспособности свести воедино несводимое.

Гигантская страна, одновременно граничащая с Финляндией и Японией, между которыми 10 часов лету, не может себя никуда пристроить — в Европу не приглашают, Азию не принимаем. С одной стороны, хотим быть частью европейской цивилизации, а значит, стать меньше, чем Европа, или же натянуть на себя Европу (второй вариант не очень привлекает европейцев), с другой — мировым полюсом, т. е. быть силой, по меньшей мере, равной Европе.

В России распространена идиосинкразия по отношению к экспорту сырья. Но в то же самое время иностранцам без боя отдается внутренний рынок, и в результате страна лишается шансов на развитие обрабатывающего сектора. С подозрением относимся к преувеличенной гиперактивным западным и собственным PR-ом силе российского государства, но с еще большим подозрением — к собственным соседям по подъезду, от которых всегда готовы искать защиты у того же ненавидимого прокуратора.

Всегда готовы клюнуть на экзотическую наживку, особенно импортную. Нанотехнология — как эротично! В голую идею ассигнуется куча денег, при этом немедленно обнаруживается, что реальных проектов для инвестирования нет. Здесь очень кстати наступает кризис, и нанотехнологи с облегчением возвращают ассигнованное государству для использования на сиюминутные нужды.

Прогрессивная общественность с непонятной настойчивостью требует немедленного введения гражданского общества — при своей полной собственной неспособности к самоорганизации. В результате теперь уже Кремлю приходится организовывать в общество граждан, которые в теории хотят быть сознательными и организованными, но палец о палец для этого не соударяют.

Удивительна, особенно для внешних наблюдателей, российская ненависть к самим себе, к своей власти и к своему прошлому. Практически каждый новый царь в их долгой тысячелетней последовательности какое-то время терпит, а потом все же срывается на идейное ниспровержение предшественников, подрывая при этом собственный фундамент исторической преемственности. Самые великие лидеры в истории России приобрели сомнительный статус, так как им удавалось выйти за очерченные великими державами пределы, а российская элита всегда стремится не столько к экспансии, сколько к чужому одобрению.

Отсутствует реализм в оценке собственных возможностей и присутствует огромный дисбаланс между посредственными возможностями и непосредственностью в желаниях. Все это создает пеструю идейную кашу, из которой трудно выловить что-то более или менее когерентное, за что можно зацепиться в поисках оснований для конструирования образа будущего.

Может ли Россия стать мировым полюсом? Зададим себе вопрос: а в чем именно? Мир велик, и нельзя быть первым во всем. В экономике? Очевидно, нет, по крайней мере в обозримом будущем мы не сможем. Мы слишком сильно уступаем Штатам, Европе и Китаю. В стратегических наступательных ядерных вооружениях? Уже и пока являемся. Мы можем перестать быть мировым полюсом в этой области, стоит только миролюбиво разоружиться на радость международной общественности. В энергетике? Мировым — нет: ресурсов, денег и власти на это не хватает, — но региональным уже являемся. В инновациях? Смотря в каких областях. Если в производстве вооружений, то да. Если в производстве компьютеров нового поколения, то нет. И так далее. Реальная картина не вписывается в ни в черно-белую, ни в бело-розовую идеологические схемы.

Мы хотим всего и сразу. Внешнеторгового профицита, как у Китая, мирового влияния, как у США, haute couture[12], как у Франции, промышленной технологии, как у Японии. Поскольку это невозможно, то и позитивного удовлетворения букета желаний дождаться невозможно. Ведется виртуальная гонка за ускользающей целью. Поэтому терапия национальной шизофрении, которую впервые диагностировал еще Эрик Фромм, посетив нашу страну, возможна только путем приведения желаний и национальной самоидентификации в примерный баланс с располагаемыми возможностями и с их разумной будущей оценкой. Тогда можно будет надеяться на постепенное затухание экзальтированного желания быть «сверхдержавами» и «римами» с его постоянной и ненасытной неудовлетворенностью и на усиление позитивного самоощущения. Нужен сеанс национальной бухгалтерии по методу Робинзона Крузо, считавшего баланс между «хорошо» и «худо», терапевтической национальной медитации.

Проблема разрыва желаний и возможностей и проблема цивилизационного раскола появились не сегодня и не вчера. Помещичьи усадьбы в 1917–1918 годах разоряли не по приказу из Кремля, а потому, что их стало некому охранять от подпирающего страстного желания всего и сразу и к тому же исчезла запретная разделительная черта между конфликтующими цивилизациями.

В годы первого нэпа[13]1920-х годов и второго нэпа 1990-х капитал не столько создавался, сколько проматывался в ресторанах и на курортах. Чтобы заставить людей смириться с необходимостью недопотребления, а капиталообразование это и есть недопотребление, и чтобы покрыть, как огромным одеялом, межцивилизационные линии раскола, большевикам пришлось поставить перед страной настолько громадную и маниакальную цель — счастье трудящихся всего мира, что на время удалось снизить настойчивость вопросов относительно недопотребления и национальной самоидентификации.

Ради огромной и недостижимой цели можно и потерпеть. Советский опыт показал, что установленный в Библии максимум терпения в сорок лет по-прежнему релевантен человеческой природе. Вслед за Моисеем эксперимент повторили коммунисты и убедились, что да, действительно, сорок лет (1945–1985) — предельный срок терпеливого ожидания пришествия в землю обетованную.