Государство и право. Как развивалась наша страна с IX до XX века - Павел Владимирович Крашенинников

Затем настала очередь уставов низшей и средней школ, которым в дополнение к образованию была приписана функция патриотического воспитания. Еще в декабре 1828 г. был утвержден новый устав уездных училищ и гимназий. Продолжали существовать приходские и уездные училища, в которых могли учиться дети непривилегированных сословий (их число было даже резко увеличено), а также гимназии, которые готовили учеников к поступлению в университеты. Однако в гимназии было запрещено принимать детей крепостных, окончивших уездные училища. Для недворянских детей поступление в университеты было затруднено, а для крепостных в принципе закрыто. Детям дворян предписывалось до 18 лет обучаться в России, иначе им запрещалось поступать на государственную службу.

В период правления Николая I возобновились гонения на старообрядчество. В 1839 г. были воссоединены с православием униаты Белоруссии и Волыни.

Французская революция 1848 г. напугала императора и его челядь. «…Они озлобились, начали мстить за свой страх… в событиях Запада нашли предлог явно преследовать ненавистное им просвещение, ненавистное духовное развитие, духовное превосходство, которое кололо им глаза. Николай не стал скрывать своей ненависти к профессорам, этим товарищам-соумышленникам членов французского собрания»[494]. Все это, конечно же, отразилось на университетах. Еще 26 июля 1835 г. приняли новый университетский Устав, ограничивший автономию университетов и вводивший гораздо более строгие порядки. Управление университетами фактически было передано в руки назначаемых попечителей учебных округов. Число студентов, которые могли единовременно учиться в каждом университете, было ограничено тремя сотнями[495]. К концу царствования Николая I во всех российских вузах училось 2900 студентов. Примерно столько же в то время числилось в одном Лейпцигском университете[496].

Уже за два года до принятия Устава было прекращено преподавание естественного права. Согласно Уставу, обязательными предметами для всех факультетов стали богословие, церковная история и действующее русское право, точнее законоведение, – простой пересказ действующего российского законодательства. Студентам сообщали лишь отрывочные сведения из области государственного, гражданского и уголовного законодательства. Преподавание государственного права европейских стран было поставлено под надзор попечителей, а в 1850 г. прекращено. Теория вопроса, историческое и философское осмысление излагаемого законодательства фактически отсутствовали[497].

Пошли слухи о закрытии всех университетов. Министр просвещения С. С. Уваров инициировал статью против сокращения числа студентов в университетах, поскольку это подорвет престиж Российской империи в Европе. Император пришел в ярость: «Должно повиноваться, а рассуждения свои держать при себе»[498]. Это был приговор. В октябре 1849 г. Уваров подал в отставку, вместо него был назначен князь П. А. Ширинский-Шахматов, автор знаменитой фразы: «Польза философии не доказана, а вред от нее возможен». По сравнению с Ширинским-Шахматовым Уваров был либералом.

Однако не только министерство просвещения занималось внедрением официальной идеологии и сохранением фундаментальных основ самодержавия в процессе органического движения страны по течению реки Истории. Эти задачи были возложены на всю мегамашину Российской империи и на ее бюрократию в частности.

8

Николаевская бюрократия

Тем временем эта самая бюрократия, из которой были вырваны малейшие ростки ответственности, все больше утрачивала свою сословную (дворянскую) сущность[499]. На низших чиновничьих должностях трудились в основном безродные, небогатые, если не сказать нищие люди. Их обобщенный образ дал Николай Васильевич Гоголь: Акакий Акакиевич Башмачников – «чиновник, нельзя сказать чтобы очень замечательный, низенького роста, несколько рябоват, несколько рыжеват, несколько даже на вид подслеповат, с небольшой лысиной на лбу и цветом лица, что называется, геморроидальным»[500]. Этакий маленький незаметный человечек, всеми презираемый и притесняемый.

Ну и каких успехов, не говоря уже о прорывах, на управленческой ниве от таких бюрократов можно ожидать?

Основой управления империей стало движение бумаг: сверху вниз шли распоряжения, снизу вверх – отчеты. С самого низа бюрократической иерархии наверх шли замечательные отчеты в духе «все хорошо, прекрасная маркиза». По мере движения наверх эти отчеты становились только лучезарнее, и на самый верх приходили бумаги, не имевшие никакого отношения к реальности.

Бюрократия выделялась в отдельную социальную группу, отчужденную от всех сословий, считающую свое положение исключительным в сравнении с остальным обществом. В среде автономизировашейся системы управления буйным цветом расцвели казнокрадство и взяточничество.

Современники утверждали, что «правительство намеренно смотрело на взятки сквозь пальцы, чтобы иметь в руках… систему контроля за работой бюрократического аппарата: давая чиновникам содержание, недостаточное для существования, оно вынуждало ко взяточничеству, что делало их заложниками в руках начальства». Более того, «мало-помалу усовершенствовались взятки в царствование Николая Павловича. Жандармы хватились за ум и рассудили, что чем губить людей, не лучше ли с ними делиться. Судьи и прочие, иже во власти суть, сделались откровеннее и уделяли некоторый барыш тем, которые были приставлены следить за ними; те посылали дань выше, и таким образом все обходилось благополучно»[501].

Император с помощью ручного управления, характерного для патримониальной бюрократии, старался прекратить разнузданную коррупцию, но тщетно. Еще в мае 1826 г. он утвердил комитет «Для соображения законов о лихоимстве и положение предварительного заключения о мерах к истреблению сего преступления», но все принятые законы и указы чиновники легко обходили.

Особенно громкий скандал случился, когда 1 февраля 1853 г. открылось, что директор канцелярии инвалидного фонда Политковский похитил огромную по тем временам сумму – около 1 200 000 рублей серебром. Николай был потрясен даже не величиной кражи, а тем, что она совершалась много лет подряд при попустительстве чиновников, ответственных за борьбу с коррупцией, включая начальника Третьего отделения Леонтия Дубельта. На роскошных приемах Политковского, устроенных на краденые деньги, гулял весь цвет Петербурга. Николай Павлович занемог от огорчения и воскликнул: «Конечно, Рылеев и его сообщники со мной не сделали бы этого!»[502] В общем, не пойми кто хуже: декабристы или «жадною толпой стоящие у трона».

В конце николаевской эпохи опытный администратор, дослужившийся до вице-губернатора, гений сатирической прозы М. Е. Салтыков (писательский псевдоним Н. Щедрин) в своих произведениях, в отличие от Н. В. Гоголя, представлял провинциального чиновника уже не как бедного человека, вызывающего жалость и сочувствие, а как грубого и хитрого стяжателя, хищника, паразитирующего на народном невежестве, бедности и несчастье. Интересно, что через 50 лет после принятия судебных уставов 1864 г. Н. В. Гоголь и М. Е. Салтыков назывались в числе активных деятелей, приближавших Великие реформы. «„Глася во все концы“, литература в лице лучших представителей своих колеблет своими властными звуками устои, на которых держится зло, и, делая его для всех очевидным и ненавистным, приближает момент его окончательного падения»[503].

9

Брожение умов в николаевской