Северные дали - Ефим Григорьевич Твердов

Я поинтересовался, почему в этих местах деревни раскиданы так, что от одной до другой по сотне километров.

— Мерять-то, видно, было недосуг, — отозвался мой седобородый собеседник, которого все называли просто Кондратом. — Ведь, как мне рассказывал прадед Анфим, первыми поселенцами здесь были беглые солдаты. Раньше солдатская-то служба тянулась двадцать пять лет. Уйдет крестьянский паренек в солдаты, а надежды на то, что вернется оттуда, мало. Да и служба была не в радость, а в тягость. Вот и находились такие, что сбегали до срока. А куда им податься? На родину? Нельзя! Вот и убегали в северные леса — там строились и семьями обзаводились. А поперву, случалось, и разбойничали. Ведь в собачьих пролазах до сих пор сохранились в земле ямы, где они скрывались. А ночью на петровской дороге купцов обирали. Но бедных не трогали. Даже делились с ними награбленным, как старые люди рассказывали. Еще и такое говорили, что когда Наполеон пошел на Москву, разбойничий заглавный атаман собрал своих и сказал им такое слово: «Други мои верные, пора для нас настала, надо показать себя на людях, а не в лесу. Россия-то ведь, робятушки, наша, исконная! Берите свои пищали, а ежели у кого нет, то секиры в руки, ножи за пояс и поможем русскому войску одолеть Наполеона». Собралось их, сказывают, человек двести пятьдесят, а то и больше. Явились они на Бородино поле, и в схватке с французами отличились многие. А когда Кутузов светлейший узнал, кто они такие, говорят, перед царем вошел в ходатайство о помиловании. И было им положено осесть на месте и подати не платить. У нас на кладбище в Мальянах они и похоронены. От честных людей об этом слыхал, а они попусту врать не будут.

Кондрат замолчал, отошел к скирде сена, выбирая себе местечко для ночлега. А ко мне подсел Ефим Савкин, щупленький, без бороды и усов, хотя ему и перевалило уже за шестьдесят. Ему тоже не терпелось поделиться своими познаниями.

— Были и есть у нас чудеса, каких нигде еще не было. Вот идем мы разок с братаном на озеро Унжело рыбешку ловить. Дело-то было перед троицыным днем. Подошли. Сварили у озера чайку и начали рыбачить. Думаем, сейчас обрыбимся — на рыбники наловим. И что же? Нет поклева. Значит, заря еще не пришла. Ждем. Дождик внакрап пошел. И вдруг озеро поднялось, как будто глубоко вздохнуло, и забурлило. Ничего такого мы раньше не видали. А тут глядим-поглядим, а вода-то из озера скрозь землю уходит, воронкой ввинчивается. Уды у нас были длинные, а закидывать некуда: сухое дно стало. Попосля, дней через десяток, мужики здесь траву косили. В чем тут закавыка? Пока еще никто не объяснил. А ведь в нашем Заонежье такое чудо произошло не только с Унжелом, а и с Куштозером. Озер-то в Заонежье, почитай, триста, а то и больше будет. И надо лес вокруг озер не вырубать, а оберегать его. Надо, так сказать, природу нашу любить и уважать. Тогда и тайны ее можно будет разгадать.

И действительно, сколько нераскрытых тайн хранит в себе заонежская лесная сторона. Идешь по чащобе леса, набредешь на махонькое болотце, любуешься — столько тут цветов, а зайдешь поглубже — провалишься в трясину и с трудом оттуда выкарабкаешься…

Сон уже свалил всех. Даже кони, выпряженные из сенокосилок и пущенные на берег реки, на свежую отаву, больше не жевали траву, а стоя спали. Но ко мне сон не приходил. Я смотрел на звезды, мерцающие в синеве неба, и думы точно мошкара копошились в моей голове, не давая покоя. Как-никак мы с Анучиным отмеряли больше трехсот километров, много повидали и то, что узнали, приняли в свое сердце.

Утром я пошел к водопаду, откуда начинались большие Мальянские пороги. Дробью барабана встретил меня водопад и сразу обдал брызгами. Шум воды заглушал все лесные шорохи.

Водопад был многоступенчатый. Из двух рукавов омута вода скатывалась на первую ступеньку полукольцом, будто легкую песенку пела. На второй ступеньке она кидалась пеной по сторонам и дробилась о камни, стирая их грани. А на следующих ступеньках выла зверем, который ранил себя, и, бушуя, кидалась сгустками белой пены. Опускаясь в маленький омуток, они точно белые лебеди кружились там, спеша на отмель. Еще одно диво Заонежья!

В ГОСТЯХ У БАБУШКИ ЛУКЕРЬИ

Через месяц после нашего знакомства Максим Чеботарев прислал мне письмо, в котором предложил совершить путешествие до поместья бабушки Лукерьи. «Пойдем, соловушка, за тридевять земель нехожеными тропами, топкими болотами, заглянем в березовые райки, как в зеркало, поглядимся в голубые озера и до кельинской красоты допехаемся», — писал он и сообщал мне маршрут: по куржекской долине на знаменитое в Заонежье озеро Ладво, а уж оттуда к Купеческому озеру, на берегу которого раскинулась деревушка Кельи. Путь не легкий, но заманчивый. Я в тех местах еще не бывал.

Когда я подошел к назначенной для встречи росстани Сорочье Поле, Чеботарев был уже там. Помог снять с плеч рюкзак, набитый до отказа продуктами, и усадил рядом с собой на свежесрубленное дерево.

— Старею, соловушка, старею. В троицын день восемьдесят два года стукнуло, — заговорил он протяжно, с ноткой грусти в голосе. — Чую, паренек, что иду в путь-дорогу дальнюю в последний разок, и хочется мне тебе в наследство передать ту красоту, тот дар матушки природы, который в моей младости передал мне покоенок отец мой. Детей у меня, мил человек, нет. — Максим глубоко вздохнул. — Был паренек Арсений, была дочерь Надя, да вот проклятая война обоих поглотила, и похоронены мои любимые в чужедальней сторонушке. Осталась у меня одна милая мне навеки старушка Иринья, да и та уже на подходе к тому свету, старше меня на четыре года. Вот так-то, мил друг, так-то… Поведу тебя моей извечной тропой. Знаю ее один я, а ты все запоминай иль для памяти, если она у тебя слабая, записывай — это твое дело. Тебе жить, тебе по лесу ходить и его оберегать от паскудников. Вот так-то, соловушка! Каяться, что протопал такой путь, не будешь. Понял? Тогда в путь-дорогу!

Поднявшись с дерева, он повел меня прямо в лесную густоту. Я шел позади него, и мне казалось, что лес ласково встречает Максима — с таким добро пути мерять, в неизведанное шагать и коротать ночь у горячего костра.

В полдень мы вышли на старую губернскую просеку. Тут появились свежие затеей на соснах и елях — ясно, что сюда