Черная книга - Александр Григорьевич Домовец

— Очень удобно, — пробормотал Морохин. — Опять же, всегда при себе.

— То-то и оно…

Сотоварищ пожал плечами.

— Ну, вот, кое-что и прояснилось, — сказал утомлённо. — Ищем японца-самурая, сильно хромающего на правую ногу.

— Вы считаете, что я придумываю или преувеличиваю? — спросил я, уловив в реплике некий сарказм.

— Да нет, ваша версия вполне логична и многое объясняет. В другом дело. — Лицо Морохина приняло страдальческий оттенок. — Петербург — город огромный, и несколько сотен японцев здесь наверняка присутствуют. Всё это, вероятно, можно уточнить через полицейские управления: и где селятся, и чем занимаются… Но уж очень много вопросов возникает.

— Например?

— Например, каким образом в рамках следственных действий отличить японца от китайца, — буркнул Морохин.

— А если серьёзно?

— А если серьёзно, то я намерен изложить в виде служебной записки на имя директора департамента вашу версию насчёт архивной находки Себрякова и подать её через начальника отделения.

— Зачем же?

Морохин поднялся.

— Затем, — произнёс, отчеканив, — что в вашем варианте дело приобретает густую политическую окраску. И похоже, что вы правы. А коли так, пусть им жандармы занимаются. С меня и простой уголовщины достаточно.

Поднялся и я.

— Спихнуть дело о многочисленных убийствах на жандармов, конечно, было бы заманчиво, — сказал со вздохом. — Но не выйдет.

— А я всё-таки попытаюсь.

— Даже не пытайтесь. Политика здесь то ли присутствует, то ли нет. А вот масштабная уголовщина, извините, уже налицо. Забрать такое дело из рук полицейского следователя дураков не найдётся. (Морохин сердито блеснул очами.) Так что заниматься всё равно предстоит нам. Это плохая новость… Но есть и хорошая.

— Это какая же? — хмуро спросил Морохин.

Я дружески приобнял его за плечи.

— Дорогой Дмитрий Петрович! Теперь, когда визит мадемуазель Филатовой и всестороннее обсуждение дела позади, мы можем наконец пойти пообедать. И можем даже соблаговолить по рюмке коньяку…

Глава третья

Дмитрий Морохин

Городовой Кусков Мефодий Гаврилович, бляха номер 148, точно родился в рубашке. Лишь это обстоятельство и спасло его, хотя вся статья была погибнуть подобно Варакину и другим.

…В поисках хоть каких-то зацепок мы с Ульяновым обратились в полицейское управление по месту жительства Себрякова. Интересовали городовые, которые в ту ночь дежурили неподалёку от дома профессора. Таковых оказалось три человека. Двое из них ничего интересного сообщить не смогли. А вот на третьего, Кускова, как выяснилось, в ту ночь кто-то напал и нанёс тяжёлую травму.

— Это случайность или нападение как-то связано с нашим делом? — риторически спросил Ульянов, глядя в потолок.

— Не спросишь — не узнаешь…

Быстро собрались и махнули в госпиталь на Пироговку, где традиционно лечились не только военные, но и полицейские чины.

— Досталось вашему Кускову, — сообщил начальник хирургического отделения со смешной фамилией Бутылкин. — За малым шею не перебили. Но обошлось. Травма шеи, перелом ключицы — это мы всё ему поправим. Не враз, конечно.

— Общаться-то с ним можно?

— Отчего же… Пойдёмте, провожу.

По пути словоохотливый Бутылкин успел сообщить, что зовут его Савелий Львович, что в детстве он мечтал пойти в сыщики, да вот стал врачом, но детективные романы читает запоем, Черлока Хольмса знает наизусть и сам втихаря пробует писать криминальные рассказы, а потому нельзя ли, раз уж познакомились, как-нибудь наведаться в гости к бывалым следователям (к нам с Ульяновым то есть), чтобы набраться кровавых историй…

Кусков неподвижно лежал на больничной койке в палате на первом этаже и видом своим вызывал жалость. Верхняя часть туловища была перебинтована. Шею зафиксировал высокий гипсовый воротник, из которого, как из брыжей[6], выглядывало усатое морщинистое лицо с усталым взглядом. Немолодой служака, до пенсии шиш да маленько, а тут такое… На соседних койках маялись ещё трое больных.

Вот что Кусков нам поведал.

Той ночью он дежурил на своём участке, который охватывает квартал с Французской набережной. Место считалось ответственным — в доме номер десять располагалось посольство Франции, охраняемое особо. Были тут и особняки знати, и солидные многоквартирные здания.

Дежурство складывалось, в общем, спокойно. Однако в начале четвёртого утра, когда над Невой белая ночь уже почти сменилась рассветом, Кусков заметил, что из парадного подъезда дома номер два вышел человек и направился в сторону Литейного моста. (Мы с Ульяновым переглянулись. Это был дом Себрякова.) В глаза городовому бросились две странности. Прежде всего, человек был одет небогато, с виду простолюдин, и делать ему в таком важном доме вроде бы нечего. Тем более в столь раннее время. А второе — шёл он быстро, почти бежал, хотя и сильно припадал на правую ногу. (Мы с Ульяновым снова переглянулись.)

— Ну, думаю, надо проверить, кто да что, — слабым голосом говорил Кусков. — Догнал, окликнул. Тот повернулся. Кто таков, спрашиваю, чего по ночам не спится. Есть ли какие-нибудь бумаги при себе. И вот тут он, слова не говоря, взмахивает рукой и ребром ладони хрясть меня по шее. Да быстро так, сильно! Отродясь не видал, чтобы таким макаром дрались. Хорошо, успел чуть увернуться, а то шею сломал бы, не иначе.

Умолк. Невольно двинул шеей в воротнике. Закряхтел от боли.

— Дальше-то что было? Помните? — негромко спросил Ульянов, подавая стакан воды, стоявший на прикроватной тумбочке.

С нашей помощью Кусков приподнялся на койке и напился. Руки пока ещё слушались его плохо.

— Помню кое-что, — проворчал он, снова укладываясь. — Боль адская, в голове словно мина взорвалась. Упал я. Ну, думаю, конец, сейчас прикончит. Дотянулся до свистка, он у меня на шее висел, и свистнул сколько сил осталось… А больше ничего не помню. Очнулся уже тут, весь перебинтованный. И вот всё думаю, с каким же нелюдем судьба столкнула? Дерётся не по-нашему, собой странный…

Ну-ка, ну-ка! Теперь — самое важное.

— А помните ли, Мефодий Гаврилович, как этот странный нелюдь выглядел? Описать можете? — вкрадчиво спросил я.

— Ещё как помню, — сипло сказал Кусков, сжимая пудовые кулаки в набрякших венах. — Впечаталась в меня его внешность. Лет тридцати — тридцати пяти. Рост средний, сложение крепкое. Лицо продолговатое, а волосы тёмные. Нос, кажется, прямой… да, прямой. Подбородок округлый, мягкий такой. Глаза… Вот самое-то главное в глазах.

— Почему?

— Какие-то они у него белёсые, ненормальные какие-то. Забыть не могу. — Кусков