Светлые воды Тыми - Семён Михайлович Бытовой

Только в полдень грохот вулкана несколько утих. Очистилось небо. Выглянуло из-за облака солнце и тут же спряталось. Ветер с горных вершин сдул с поверхности озера пепел, и оно оказалось усеянным мертвыми мальками.

Улетели с Ушков и лебеди.

Напрасно Алексей Петрович ждал их возвращения. Лишь в конце марта, когда дедушка уже лежал больной и не мог встать с топчана, перед вечером на озере раздалась лебединая песнь. Нина Петровна побежала на берег. Это одинокий, старый лебедь, которому, видимо, трудно было поспеть за стаей, вернулся умирать в Ушки.

— Через три дня умер и Алексей Петрович, — заключила свой рассказ Нина Петровна. — Еще два года прожила я в Ушках, потом получила приказ о переводе в низовье Амура, на Тихое озеро. И вот, в конце октября, перед самым моим отъездом, когда уже выпал первый снег, в небе показалась стая белых лебедей. Они покружились над Ушками и по одному, по два стали садиться на озеро. Жаль — не дождался их наш дорогой Петрович!

На следующее утро катером мы возвращались на Чуйку. В помощь Федору Колеснику ехал моторист рыборазвода.

Нина Петровна стояла на широком валуне и махала на прощанье платком.

Каменная березка

1

Инка Ряпушкина чем-то напомнила мне каменную березку, с виду неказистую, с мелкими рябинками на упругом стволе, однако на редкость упрямую, гордую, не поддающуюся ни осенним ветрам, ни лютым зимним метелям.

Теперь здесь уже вырос город. Прямые улицы с многоэтажными домами уходят все дальше к Большому озеру, оттесняя тайгу. А в ту, не очень уж далекую, осень, когда Инка Ряпушкина приехала с подружками по путевке комсомола на строительство, холмистый берег Амура был сплошь перекопан бульдозерами, изрыт глубокими траншеями, в которых все лето стояла подернутая лягушечьей ряской вода.

Вековые, в два-три обхвата деревья, недавно росшие над рекой, теперь валялись в беспорядке на холмах с иссохшими корнями и ветками, и мало кто тогда думал, что многие великолепные дубы, тополя и лиственницы повалены без всякой надобности: где мешало одно дерево, убирали целых пять.

С этого, собственно, и начинается история Инки Ряпушкиной, нашей сверстницы и подружки...

Когда Инка приехала в Озерск и парторг стройки Буренцов случайно узнал, что девушка работала в Тамбове машинисткой, он срочно вызвал ее к себе.

Инка быстренько переоделась, подкрасила губы и в отличном настроении отправилась в контору. В длинном коридоре с добрым десятком дверей, обитых коричневой клеенкой, Инка нашла кабинет парторга.

— Это вы меня требовали? — спросила она тоненьким голосом.

Буренцов еще не был знаком с Ряпущкиной и ответил не сразу.

— Мне передавали, чтобы я срочно явилась, — сказала Инка. — Вот я и явилась!

Буренцову понравился бодрый вид этой маленькой, тоненькой девушки с веснушчатым лицом и большими серыми глазами, по-детски наивными, но с упрямым и решительным взглядом. Ему понравилось и то, что Инка пришла в новеньком шелковом платье и в туфельках на высоких каблуках. Он подумал: «Молодец, аккуратная девушка!» Правда, парторг про себя отметил, что зря она с таких лет — на вид Инке было шестнадцать-семнадцать — подкрашивает губы, однако промолчал.

— Фамилия? — спросил Буренцов, припоминая, действительно ли он вызывал ее. А когда Инка назвала себя, Николай Иванович утвердительно закивал и улыбнулся: — Точно, именно ты и нужна мне. Садись...

Инка присела на краешек стула и, сделав серьезное лицо, приготовилась слушать. Но Буренцов не торопился. Он выдвинул средний ящик стола и среди вороха бумаг стал искать папиросы, а когда нашел измятую пачку и выудил из нее одну-единственную поломанную папироску, еще с минуту вправлял ее в гильзу и подклеивал. Закурив и выпустив через широкие ноздри струйки дыма, он наконец произнес:

— Долго нам разговаривать, маленькая, не о чем. Скажу главное: ты для меня чистый клад!

Инка нахмурила брови, надула губы, и ее маленькое веснушчатое лицо вытянулось.

— Нельзя ли поконкретней? — потребовала она, скосив на Буренцова глаза и почуяв недоброе. — Почему это именно я для вас чистый клад и что это вы вдруг нашли у меня такого удивительного?

— Чего уж поконкретнее, когда больше года страдаем без машинистки!

Инка сразу поняла, к чему клонит парторг, и решительно заявила:

— Как раз это и не выйдет!

— Что не выйдет? — удивился Николай Иванович.

— Я приехала сюда по комсомольской путевке строить город, а не трещать на «Олимпии». Ясно? Подруги, с которыми я ехала, все попали в бригады, на стройку, а я, значит, снова сиди и печатай приказы и сводки? Значит, к черту все мои мечты? Новое дело, выставлять меня на посмешище перед девчатами. Вот, мол, Инка Ряпушкина — пристроилась в конторе, а еще клялась и языком болтала...

— Да потише ты, — взмолился Буренцов. — Я еще ничего такого не сказал, а ты уже буквально атакуешь меня. Ну и подвешен у тебя язычок, честное слово!

Но Инка продолжала:

— Сюда подберите какую-нибудь старуху, а я в свои девятнадцать лет на такое дело несогласная. Если я не вышла ростом и фигурой и у меня веснушки, так уж ни на что другое не гожусь? Так, что ли? Натрещалась я на машинке, хватит с меня!

Инка поднялась, резко откинула голову и уже повернулась было к дверям, но Буренцов остановил:

— Значит, договорились, Ряпушкина? — спросил он совершенно спокойно, словно девушка до этого не возражала. — Завтра в девять утра выйдешь на работу. А то у меня здесь уйма протоколов накопилась, штук, наверно, семь. Надо их перепечатать срочно и отправить в горком партии, а то выйдет мне нахлобучка.

Инка чуть не сказала: «Какое мне дело до вашей нахлобучки!», но, встретив почти умоляющий взгляд Буренцова, смягчилась:

— Могу в порядке комсомольской нагрузки прийти вечером и перепечатать протоколы.

— И за это спасибо, маленькая, — принял предложение Ряпушкиной Буренцов. — Но мера эта временная. Управлению строительства нужна штатная машинистка, и давай с завтрашнего дня приступай к работе.

— Ну скажите, товарищ секретарь, почему я такая