Сен-Жюст. Живой меч, или Этюд о счастье - Валерий Шумилов

Под грохот вудуистских барабанов лунными ночами голые революционные негры Сан-Доминго-Гаити пляшут с копьями вокруг ритуальных костров, на которых сгорают их контрреволюционные жертвы, но эти костры – всего лишь отблеск гигантского пожара свободы, пылающего во Франции. Его искры, взлетевшие высоко вверх, долетели до Гаити и разожгли здесь свой «черный» костер, но восставшие негры не знают об этом. Они пляшут вокруг огней и нудно выводят своими мелодичными от природы голосами старинные африканские песни. Потому что никто из них не знает о такой песне:

«Са uра!»

И так повсюду. Совершая во имя Республики, единой и неделимой, все эти неистовства, патриоты в красных шерстяных колпаках, ставших почти что ритуальными в глазах всего освобожденного от своих цепей санкюлотизма, люди, больше похожие на разбойников, чем на солдат, повсеместно истребляя своих врагов, поют грубыми, охрипшими от обильных винных возлияний, голосами:

– Са uра!

Так в муках происходит рождение Нового мира. О, не о такой революции, не о таком мире грезило несколько поколений европейских просветителей. Не о такой республике мечтали в начале своей карьеры все эти революционные вожди Дантон и Робеспьер, Демулен и Сен-Жюст. Ибо это – Республика Дракона. Разве что Марат с прозорливостью дельфийской пифии предугадывал грозовой характер надвигающихся событий, да и то неясно и смутно, и, может быть, поэтому мрачный пессимизм обреченного на бесполезную борьбу и гибель человека никогда не покидал его. Что же касается Робеспьера и Сен-Жюста, то в какой-то момент они опомнились и осудили провинциальные жестокости революционных комиссаров (и действительно, ведь сами «триумвиры» никого не зарывали в землю живыми, не топили и не расстреливали картечью!), но они так и не осознали, что все эти эксцессы были лишь отражением самой политики государственного террора, которую они проводили и которую они возглавляли. Потому что именно дух неподкупного Максимилиана и добродетельного Антуана – именно их дух, а не чей-нибудь иной, незримо витая над всей революционной Францией, присутствовал не только в голосах миллионов человек, распевавших «Марсельезу», но и в хорах тех, кто пел «Карманьолу», и тех, кто пел:

– Са uра!

А потом пришли реставрация, белый террор и проклятия перебитым и перебившим самим себя революционерам, которых теперь называли не иначе, как «кровопийцами». Но разве можно сказать, что белый террор реставрации, осуществляемый во имя возвращения сословной «несвободы, неравенства и рабства», то есть всего того, что когда-то в один далеко не прекрасный момент и привело к той самой теперь уже проклинаемой Революции, был более благодетелен для страны, чем красный террор Нового мира? Синие и белые, белые и красные, люди и нелюди стоили друг друга в своем поражении, потому что цель не оправдывала средства. Потому что именно благодаря террору благие цели революции, в конце концов, и стали недостижимыми. Ибо красный террор погубил Первую Республику, сначала растоптав идеалы в республиканских душах, а потом вызвав к жизни белый террор, если и не более страшный, то куда более продолжительный и губительный. На смену искренне заблуждавшимся палачам пришли простые чиновники-исполнители, в Лету канули уцелевшие «чистые» республиканцы, сменилась форма правления, Республику заменила Империя, и вот все случилось так, что больше уже никто никогда не слышал:

– Са uра!