Могикане Парижа. Том 2 - Александр Дюма

— Да, все так! — прошептал Сальватор.

— Я поднялась на крыльцо.

— Из пяти ступеней?

— Да, я их пересчитала. Откуда вы знаете?

— Продолжайте, пожалуйста, продолжайте, я вас внимательно слушаю.

— Мы вошли в просторную переднюю. Распахнулась

небольшая дверь. Лестница будто сама побежала у меня под ногами… Я насчитала восемнадцать ступеней…

— А последняя была порогом комнаты, в которую вас ввели?

— Совершенно верно!.. Я понятия не имела, куда попала.

— Зато я знаю! Вы находились на Паромной улице, в особняке, который достался маркизу де Вальженезу, отцу графа, от старшего брата, умершего бездетным, — прибавил Сальватор, с особенным выражением выговорив последние два слова.

— Да, это вполне возможно, как мне теперь кажется… Передо мной отворилась дверь сама собой, словно по волшебству, как и другие в этом доме. Я очутилась в большой комнате; все стены были обтянуты гобеленами, мебель была дубовая; комната напоминала библиотеку, потому что одна стена была полностью заставлена книгами: они лежали также на стульях, на столах и даже на полу.

— Да, — подтвердил Сальватор, — студия…

— «Соблаговолите подождать здесь, мадемуазель, — сказал граф, — и ничего не бойтесь! Здесь вы у меня, и, значит, никакая опасность вам не грозит. Через минуту я буду иметь честь снова увидеть вас; мне нужно отдать кое-какие распоряжения, и мы сейчас же снова отправимся в путь. Если вам что-нибудь понадобится, позвоните: в соседней комнате камеристка — она к вашим услугам».

Он вышел, не дожидаясь ответа, уверенный, что я ничего ему не скажу. Как только я осталась одна, первой моей мыслью было выброситься в окно, чтобы разбиться насмерть о мостовую; однако в этой комнате окно находилось в потолке, на высоте почти пятнадцати футов! Я опустилась на колени и стала молиться. Однако я, по-видимому, еще недостаточно выстрадала: Господь мне не ответил (он сделал это недавно здесь, послав мне вас). Единственным моим утешением были слезы. В это время я и подумала о том, чтобы написать Жюстену…

Я нашла бумагу, но из комнаты вынесли перья и чернила. К счастью, на столе лежал забытый кем-то портфель. В нем я нашла карандаш, поскорее вынула его из чехольчика и черкнула две строчки… Я боялась только одного: я так невнятно говорила Жюстену о своей любви, что он мог подумать, будто я сбежала сама! Что я ему написала? Я и сама теперь не знаю…

— Зато я знаю, — заметил Сальватор.

— Вы?

— Да, потому что он получил ваше письмо при мне. Вы написали следующее: «Меня увозят силой… Я сама не знаю куда! На помощь, Жюстен! Спаси меня, мой брат! Или отомсти за меня, супруг мой! Мина».

Но каким образом вы передали ему эту записку? Мы так и не смогли это выяснить; мне кажется, Броканта что-то от нас скрыла.

— Я объясню вам это в двух словах, — пообещала Мина. — Едва я успела написать адрес, как услышала в коридоре шаги. Я спрятала письмо на груди и стала ждать. В дверях появилась камеристка и предложила мне свои услуги. Я отказалась, и она ушла.

Письмо написано, но как его передать? Я сделала приписку о хорошем вознаграждении и положилась на Провидение… Снова шум в коридоре: на сей раз появился граф.

«Вы готовы меня сопровождать?» — спросил он.

«Вы отлично знаете, что я не могу поступить иначе», — ответила я и встала.

«В таком случае, идемте», — холодно приказал он.

Я последовала за ним.

Мы спустились по той же узкой лестнице, и я снова очутилась во дворе. У лестницы стоял экипаж, непохожий ни формой, ни цветом на тот, что нас привез. Граф помог мне сесть, потом сел сам. Ворота снова распахнулись, и мы поехали.

Я совсем не знаю Парижа и не могу сказать, по каким улицам мы ехали. Впрочем, я думала только об одном, лишь одна мысль меня занимала: как передать письмо Жюстену. Я могла, сославшись на духоту, опустить стекло и выбросить письмо на мостовую; но в слякоти прохожие могли затоптать его и не заметить… Что делать?.. Я увидела вдали огни, будто кто-то размахивал факелами; люди, как мне показалось, были в масках. Я попросила опустить стекло; но граф, опасаясь видимо, что я позову на помощь, наотрез отказался.

«Я задыхаюсь!» — сказала я.

«Потерпите немного, — отвечал он, — скоро будет легче».

Мы проезжали через какой-то рынок; узкие улочки с разбитой мостовой сменяли одна другую; лошади спотыкались на каждом шагу. Я издали приметила колеблющийся огонек, будто прикрепленный на каменной тумбе. В свете этого огонька я разглядела человеческую фигуру. Мне пришла в голову мысль: должно быть, это какой-нибудь тряпичник; кто бы он ни был, он непременно услышит, если рядом с ним что-то упадет, и обязательно поднимет этот предмет. А когда он увидит, какое обещано вознаграждение, отнесет мое письмо по указанному адресу. Как же сделать так, чтобы он услышал, как падает письмо?.. Экипаж ехал быстро, огонек становился все ближе; я ясно разглядела женщину.

«Отлично! — подумала я. — Эта женщина обшаривает улицу за улицей: она найдет мое послание».

Я вынула письмо; когда я подносила руку к груди, я нащупала цепочку, на которой висели часики, подаренные мне Жюстеном… Любимые мои часики! Это была единственная память о нем! Нет, неправда; наоборот, всем, что у меня есть, я обязана Жюстену. Разве не он девять лет давал мне все, в чем я нуждалась? Бедные мои часики! Они столько раз говорили мне, что вот-вот должен прийти Жюстен! Они всегда были со мной, днем и ночью, а я собиралась с ними расстаться! Однако я приносила их в жертву в надежде снова увидеть Жюстена, не так ли?.. Я сняла их с шеи, поцеловала, заливаясь горькими слезами, и завернула часики в письмо, а сверху обвязала цепочкой. В эту минуту карета остановилась. Мы подъехали к тумбе, на которой стоял фонарь. Граф опустил переднее стекло и обратился к кучеру:

«Ты зачем остановился, негодяй?»

«Господин граф! — отозвался тот. — Эта женщина говорит, что здесь не проехать: заново мостят улицу».

«Поворачивай и поезжай другой улицей!»

«Я так и делаю, господин граф».

Видно, само Небо смилостивилось надо мною! Пока граф, наклонясь вперед, разговаривал с кучером, я протянула руку к окну и бросила сверток как можно дальше. Он ударился о стену, у которой стояла тумба, у меня похолодело сердце, когда я услышала, что стекло у часиков разбилось!.. Бедные часики! Я успела бросить их и отдернуть руку, прежде чем граф обернулся; он ничего не заметил. Карета стала разворачиваться, и я сумела увидеть, как тряпичница взяла свой фонарь, осветила мостовую и подобрала сверток. С этой минуты я успокоилась и решила вооружиться терпением. Спустя два часа мы въезжали в этот замок, в котором никто не жил вот уже семь или восемь лет, а граф снял его месяцем раньше, вознамерившись привезти меня сюда.