Дни яблок - Алексей Николаевич Гедеонов

— Вши же.

— Те точно воши были, — сказала мама. — И, наверное, с одышкой — так крови понажрались. Мы всем домом грели воду бесконечно и жарили амуницию курсантскую в плите. А потом расчёты их перевели, и связь прервалась, и трамвай уже через мост не ходил, всё по-разбомблено было. Ну, вот, про отъезд… Как раз была бомбёжка, а потом дождь пошёл — и перестали. Тут мама приходит, сопит, глазами светит яростно и говорит: «Эвакуация! Была телеграмма, вывозят интернат, дошла очередь. Завтра утром явиться на Приплав, оттуда пароход, едем вниз, на юг. Каждая берите две наволочки, туда самое ценное и шерстяные вещи. Не забудьте пальто, и шапки надеть». Ада в крик, Алиска в рёв, бабушка вокруг себя крестится.

— Ой, ну вот только ты невозмутимая, — сказал я и выключил воду. — Можно подумать…

— Никогда не лишнее, — отбилась мама. — Я зато сразу главное спросила: «А как же кошка?»

— Действительно, — поддержал тему я и зажег очередной огарок.

— Все, конечно, замолчали, — делано невозмутимо произнесла мама. — А потом мама наша сказала: «Вынесем на улицу, и не пропадёт, всюду крысы».

— С ними не всякая кошка имеет что сказать, — заметил я.

— Вот именно, — подхватила мама, — Ада говорит: «Возьмём с собой. Я буду кормить!» А мама ей: «Значит, сдохнет сразу». Ада надулась, просто картина «Гроза», и виски у неё задрожали.

— Она на другую картину всегда была похожа… — начал я.

— Но бабушка заметила, — продолжила мама всё с тем же невозмутимым видом, — что решение поспешное, будет бунт и визг. И говорит: «Полно, девочки, печалить. Я вот возьму крупу сейчас, рассыплю…» А мама ей: «И что?» — ну, и мы хором: «… Да?»

А бабушка в ответ: «Придут мыши…»

— Ах… — вырвалось у меня.

— И кошке будет чем заняться, — закончила мама. — Тут ветер поднялся, тучи сошли, началась бомбёжка, все забегали. Я спрятала куклу свою — в кладовку, на дальнюю полку, рядом с чёрным входом, пока опасность не пройдёт, а Алиска туда же зайчика. Бабушка собирать лекарства пошла и документы — всё в это, с «бегунцом». Мама наша изувечила машинку швейную… — мама вздохнула, — открутила ноги ей, чтоб в сложенном виде увезти. А немцы лупасили бомбами по вокзалу, только пыль летела. И пепел этот. Всё к нам в форточки. Недоразвитые…

— Являемся на Приплав, — сказала мама. — А хоть и август, но дождь был. Холодно. Ночью пришли, чтобы под бомбы не попасть. Мама с оставшимися интернатскими, почти два десятка, и мы с бабушкой, ну, там помощница мамина, Килинка, ещё была. На Приплаве тьма народу. И все грузятся, даже на баржи. А нам другое приказание — на станцию Гарница. А это же тот берег. Ну, мама решение быстро приняла. Знакомый из Артшколы попался под руку. Капитан, по петлицам судя. За ремень его ухватила и говорит: «Так и так, дети. Одиннадцать из интерната и просто дети, ещё, сироты. Эвакуация. До Гарницы пешком, значит? А если бомбы?»

Начальник туда-сюда, потом посопел и говорит — машина идёт до Роваров, там станция. Вернётесь на свою Гарницу — хоть по шпалам. хоть как. Всё ближе. Или раньше сойдёте, вам же только реку переехать. Так и отбыли — в кузове: мы и боеприпасы, на батарею. А дальше… — Мама вздохнула. — Документы проверили. Вмиг мост пролетели… боеприпасы же. Мама возьми и скажи: «Подозрительное везение, чтоб ни машинки одной поперёк, ни лошади, ни людей, ничего на мосту не помешало… Странно». Бабушка на неё длинно так посмотрела и говорит: «Споёмте песенку, дети». И мы под песенки второй мост проскочили, и опять документы проверили быстро, и подгоняли даже… А тут рассвет. И небо чистое совсем. Ни тучки. И только мы вторую Слободку пронеслись, на шоссе прямое стали… Вот тут и самолёты: гудение сначала, дальше звук меняется — он вроде поёт, потом такой свист — это бомба. И неподалёку… Бах! Все с дороги врассыпную — это пешие которые или конные, а машины куда денешь? Пришлось нашей ползти, петлять. И над нами мрак этот. Тут, слава Богу, зенитка, очень кстати; отогнала, а они на второй круг… Ну, ни до каких Роваров мы не доехали… Встала наша трёхтонка, а впереди всё вперемешку — машина горит, коровы какие-то убитые, на дороге яма, и водитель говорит: «Тикайте, бабы, до лису!» — ну, мы все и посыпались горохом. Там как раз лозы, сосны такие кривые, пригорок, а под ним озеро. Камыши… «Станция Вовча гора», — так мама сказала.

Мама последняя шла, торопила всех. А все навьюченные и в зимней одежде — пока доскакали до лесочка… На нас и налетели… Сначала такой поменьше кружил — пули тратил на нас, но своего не добился. Потом эти с бомбами явились — на дороге той, с которой мы убежали, устроили… Целый триумф был.

— Чей?

— Огонь и смерть, вот их. Всё тряслось… пыль, пламя, крики дым чёрный. Люди, коровы эти — тогда ж стада гоняли, чтобы не досталось наше мясо немцам, всё вперемешку под бомбами. Мы в ямах затаились и под деревьями, а рвалось всё на дороге, и осколки прямо как град, повсюду — ветки срезали, в деревья вонзались. Чуть не оглохли. Мальчику одному, из интернатских, досталось: поцарапало здорово этими осколками всю спину. Бабушка оказывала помощь йодом. Забинтовала потом.

Теперь думаю — только горкой этой и спаслись. Успели. А потом улетели они, видимо, стало некого бомбить.

«Теперь мы без швейной машинки», — мама скатала после. Машинка же осталась в кузове… Потом нас пересчитала всех и на шоссе опять вышла: узнать, что там… Вернулась сердитая. «Возвращаемся а город, — сказала, — разбили Гарницу. У чьего-то вестового уточнила. Нет возможности выехать».

И только мы собрались, а все уже поняли, что пешком топать, — снова солнце, и дым развеялся. Значит, жди беды.

И тут Алиска давай головой крутить, у неё это всегда было, что-то такое… странная повадка и говорит: «Папа идёт…»

И действительно! Выходит из лесочка папа наш, с ним два курсанта. Ведёт в поводу коника хромого, а коник везёт, такой смех… ну, будто корзина с колёсами. Мы в крик! Папа обрадовался, говорит только такая повозка и есть, хотели хоть что-то для расчёта привезти, да не судьба… Выходит, отдадим Ваську на детские нужды…

Интернатские запрыгали. Бабушка подошла, отправила нас всех травку рвать для коника.