Перешагни бездну - Михаил Иванович Шевердин

чувствовала себя в седле уверенно и смело. А Аюб Тилла приводил порой во двор великолепных карабаиров, неведомо откуда взявшихся и неведомо кому принадлежавших. Позже, в Пешавере, Моника показывала чудеса верхового искусства, обгоняя в скачке не только изнеженную мисс Гвендолен, но и таких великолепных наездников, как Пир Карам-шах или доктор Бадма. Она особенно любила скакать во весь карьер, чем приводила в изнеможение своих спутников по прогулке.

В окрестностях Женевы аллюр карьер у дам-амазонок не в моде, но именно однажды на довольно извилистой горной дороге Моника пустила своего английского скакуна карьером и скрылась вскоре из глаз мистера Эбенезера и мисс Гвендолен. И… не вернулась.

Головоломных троп, дорожек и пропастей в Альпах много.

Поиски ее высочества принцессы велись долго, настойчиво, но никаких следов ни Моники, ни ее английского скакуна так и не обнаружилось. Странную историю сохранили в тайне от прессы. В газетах не появилось ни строчки.

Намечавшееся в одной из авторитетных подкомиссий публичное выступление принцессы Алимхан с декларацией о защите суверенитета и независимости Бухарского ханства пришлось отложить на неопределенный срок.

Строились самые невероятные догадки. Наиболее реальные пути вели к барону Ротшильду и его «шайке». Барон Робер отмахивался и заверял: «Почел бы за честь, если бы столь прелестное существо переступило порог моего жилища. За такой деликатес я отдал бы все, но, увы, я тут ни при чем!»

Сразу же отпали подозрения и в отношении туркестанского националистического общества и «Комитета спасения России». Каждый их шаг был на учете «Интеллидженс сервис».

Действительно, к исчезновению принцессы Алимхан они отношения не имели.

Швейцарская полиция могла сообщить — мисс Моника накануне роковой прогулки разговаривала в вестибюле отеля «Сплэндид» с уже известным полиции факиром-йогом.

Ни в Женеве, ни где-либо в Швейцарии после того дня его не видели.

ОТРЕБЬЕ

СПЕСЬ

Со злым будь злым, с добрым будь добрым.

Среди рабов будь рабом, среди ослов — ослом.

Саади

В день, когда мистер Эбенезер и мисс Гвендолен-экономка возвратились из Женевы в Пешавер в свое бунгало, их ждал сюрприз. Дворецкий сикх, обычно аккуратный, величественный, подтянутый, выглядел встрепанным, растерянным. Прикладывая ладонь к съехавшему на самые брови тюрбану, к глазам, к сердцу, к бороде, к желудку, он бормотал:

— Господин гневается, господин кричит, господин угрожает.

Он чуть не плакал, этот всегда невозмутимый, преисполненный достоинства слуга.

— Господин меня дернул за бороду!

Священна и неприкосновенна борода сикха. Нет большего оскорбления, чем коснуться бороды сикха!

В белоснежной гостиной мисс Гвендолен-экономки первое, что обращало на себя внимание — это брошенные на письменном столике в беспорядке винчестер, подсумки, маузер в деревянной кобуре.

— Он… он… прискакал верхом, — заикался дворецкий. — Он назвал меня, — да отсохнет у него язык! — именем самого поганого, грязного животного. Он дернул меня за бороду. Я убью его!

— Убивать никого не надо, — пыталась успокоить сикха мисс Гвендолен. — Где он?

— Спит в столовой на софе.

Полный беспорядок внес в бунгало Пир Карам-шах, что он делал всюду, где бы ни появлялся.

Навести порядок в Белой гостиной и в столовой не стоило большого труда.

Труднее было сикху дворецкому собраться с мыслями. Он принадлежал к многомиллионной суровой секте сикхов-сейхов, что свято соблюдают обет «хейль гуру» и носят пять «к»: «катг» — одеяние сикхов, «каро» — железный перстень, «кандо» — стальной нож, «канга» — гребень и «кес» — никогда не подстригаемые длинные волосы и бороду.

Надо сказать, что и Пир Карам-шах искусно обматывал голову великолепной сикхской чалмой и любил ошеломлять дворецкого тонким знанием сокровеннейших тайн сейхов: «Мудрейший глава общины обоюдоострым кинжалом размешал сахар в воде и пятикратно окропил ею мне голову, прояснив мне мысли, — не то посмеивался вождь вождей иронически, не то рассказывал на полном серьезе. — И я отпил пять раз из горсти мудрейшего сладкой воды и дал страшную клятву в верности общине!»

В лице дворецкого Пир Карам-шах имел преданнейшего раба. Но сегодня, грубо ворвавшись в бунгало, вождь вождей оскорбил в нем высокие чувства сейха. Делать этого не следовало. Сикхи очень мстительны…

Оказывается, Пир Карам-шах прискакал в виллу еще на восходе солнца, вооруженный до зубов, вырядившись бадахшанским царьком, да так, что его и узнать было невозможно. Сопровождавшие его, по обыкновению, гурки разбудили шумом и гамом все бунгало.

Попытки дворецкого объяснить, что хозяева отсутствуют, вызвали у Пир Карам-шаха спесивое замечание: «Что мне твои хозяева!»

Он наполнил комнаты бунгало бряцанием оружия, запахами конюшни, козлиных загонов у дымных очагов, грубой степняцкой бранью. Пир Карам-шах на коне перевоплощался в кочевника настолько, что забывал о какой-то там европейской вежливости.

Его разбудили. Отшвырнув покрывавший его ярчайшего рисунка бадахшанский халат из плиса — «сультанзиль», он сонно поднялся и тут же развалился в кресле, покрытом кружевным, связанным ручками мисс Гвендолен чехлом. Колесики шпор его белых, из кожи горного киика сапог заскрежетали по полированной ножке. Пир Карам-шах выкрикнул в более чем одеревеневшее лицо мистера Эбенезера:

— Велик аллах и пророк его Мухаммед! Справедливость и разум восторжествовали в башках наших крыс — лейбористских министров. Война! Понятно!

По обыкновению он бредил войной.

— Война?.. Предположим, — протянула тихо мисс Гвендолен. — Но в чем дело? И почему этот костюм… мастуджский, что ли? Эта грубая суконная чалма… Шутовская бахрома, стекляшки-бусы? Хвост из фазаньих перьев. Какой маскарад! И даже медные серьги… подвески. Вы проткнули себе уши? А этот синий халат райской птички? Откуда он у вас?

— Наш друг рядится под горца-мастуджца, — процедил, не скрывая раздражения, мистер Эбенезер. Не столько шумные, торжествующие вопли Пир Карам-шаха о войне расстроили хозяина бунгало — он не любил и просто боялся всяких событий, — сколько царапина, оставленная шпорой вождя вождей на красном дереве кресла.

— Ни черта вы не понимаете, Гипп! У дикарей всех встречают по одеянию. Вот такие-то перышки, вот этакая бахромка на сапожках, вот такие полфунтовые медные серьги и давно не стриженные волосы и делают меня в глазах всяких мастуджцев-бадахшанцев «своим в доску». Да, да! Ликуйте, радуйтесь! Теперь мы ударим Россию Бадахшаном прямо в подреберье! Через Тибет, Китайский Туркестан зайдем комиссарам во фланг с Востока. Всей Центральной Азией навалимся на большевиков! Хватит! Довольно вашей слюнтяйской, дамской дипломатии, сэр! Теперь мы заговорим языком пулеметов… та-та-та…

Он с грохотом соскочил с кресла и чуть не сшиб с ног мисс Гвендолен-экономку, тоже с сожалением смотревшую на роковую царапину.

— Простите, мисс, но у нас разговор не для девичьих ушей.

Говорил он совсем уж не любезно,