Пир князя Владимира - Душица Марика Миланович

В непогоду статуя Громовержца при каждой молнии блестела серебром. Владимир приходил на гору, один, приказав, чтобы никто его не сопровождал, и, не обращая внимания на дождь, воздевал руки к небу, призывая богов.

Однажды за ним тайком последовал Никита, сын боярина Бориса. Его опалила молния, когда он, желая соприкоснуться с божественным, высоко поднял руку. С этого момента он перестал слышать и не мог больше ничего произнести. Не говоря уж о его соловьином пении, за которое князь любил его больше, чем многих других, и во время пиров всегда сажал с собою рядом.

Но облака на солнце нагоняет та же сила, что и разгоняет их.

Никиту женили. С того дня, как молния божьего гнева поразила его, он объяснялся с людьми несколькими горловыми звуками, жестами, мимикой. Девушки его избегали. И от его пригожести толку не было, испокон веков мужчины любят глазами, а женщины ушами, а он девичьим ушам не мог предложить ничего.

Пока он был способен петь, девушки роились вокруг него, как мухи роятся над чашей сладкой медовухи в теплый день. Рассказывали, что одна рабыня из-за него бросилась со скалы. После того как застала его в высокой траве, задыхающегося от страсти, с другой. Он тогда над ее слезами только посмеялся. Старая знахарка, сжалившись над страданиями своей прислужницы, пригрозила ему старым, как смерть, проклятием, на что он горделиво откинул назад волосы и заявил, что с несчастной девушкой его ничего не связывает. И продолжал пленять и обольщать своим голосом и пением.

А после того как онемел, ни одна девушка его не хотела, и, если бы князь Владимир по доброте своей не выбрал ему жену и не заплатил бы за нее, так и остался бы Никита один.

Перун с того дня еще больше разросся и поднялся. В дни жертвоприношений никто, кроме князя и жреца, не смел к нему приближаться, особенно в непогоду.

Никита, воин, который в бою защищал левый бок князя и отражал смертельные удары, превратился в ремесленника. Прилежно изучил плотничье дело и науку изготовления веретен, а сделанные веретена продавал на рынке.

Жена его родила только одного ребенка, девочку. Не будь при родах опытной повитухи, заморыша, уже посиневшего, на грани между этим и тем светом, завернули бы в уже приготовленную простыню и унесли, чтобы роженица и не видела.

Начав ходить, малышка стала петь и пела, чем бы ни занималась. Волосы ее переливались солнцем, улыбалась она всем своим личиком, а мать надела ей на руку красный браслет с золотыми колокольчиками, от сглаза, и не спускала с нее глаз. Торговцы рабами, беспокойная и любознательная от рождения натура девочки и многое другое могло представлять опасность. Как-то раз она подбежала прямо к окруженному свитой Владимиру и встала рядом с его ногой. Мать поспешила за ней, но великий князь уже осторожно взял ребенка на руки:

– Не боишься, малышка?

Она потянулась рукой к его лицу, не смущаясь, и весело, как будто он ей близкий родственник, запустила пальчики в его рыжую бороду, такого же цвета, как ее волосы. Он подбросил ее вверх и ловко поймал. Оба заливисто рассмеялись. Князь с неописуемой нежностью посмотрел на ямочки на ее щеках. И его охватили воспоминания о другой девочке. Поставив малышку на пол, он почувствовал глубокую грусть. Отстегнул с груди блестящую пряжку, дал ей, погладил по голове и ушел, а мать не знала, что теперь делать – отругать ребенка или похвалить.

Никита статую Перуна обходил стороной и тайно молился милостивому Богу княгини Ольги, о котором люди говорили, что он не калечит протянувшего к нему руку, а благословляет всякого, кто к нему приблизится. Зерно понимания того, что деревянное чудище забрало у него его соловьиный голос, самое ценное, чем он обладал, начало прорастать в нем христианской верой.

Прав был Олаф, думал он, нет у русских Бога, был бы, не стали бы вырезать его из дерева словно игрушку.

И знал он, что Владимир и Олаф спорили только из-за веры. Любовь между ними была воистину братской. Олаф, родившийся после смерти своего отца, видел в великом князе и отца и брата, поэтому во время таких споров они умели вовремя остановиться и воздерживались от слишком резких слов. Каждый верил в свое. Никите вера Олафа становилась все ближе, и он удивлялся, как это князь, во всем среди них первый, не может понять того, что доступно ему, простому человеку.

Он тайно молился христианскому Богу, чтобы тот свалил сереброглавого и златоусого и беспощадного Перуна, разрушил его громом, которого сам Никита наверняка бы не услышал, но почувствовал бы, когда тот прогремит. И чтоб земля его проглотила.

По мере того как малышка росла, ее мать начала видеть сны, которые ей было трудно понять, – источник из которого льются тайны и ручей в лесу, чья вода может смыть человеческий грех, а на дне сияет свет, белый, от спрятанного сокровища. Снились ей и завитки буйных волос девочки, отрезанные, и это будило в ней тяжкие предчувствия, из-за которых она, несмотря на негодование и сопротивление дочки, натирала ее волосы смесью щелока и пепла от сожженных буковых поленьев, чтобы они меньше блестели и чтобы защитить ее от сглаза.