Первая мировая война. История Великой войны, которая расколола мир и привела Европу к гибели - Джон Киган

многим из тех, кто погиб в бою, не суждено было упокоиться с миром. Их тела разорвали в клочья снаряды, и опознать убитых не удалось. Немало оказалось и таких, кого не успели подобрать во время боя… Они остались в засыпанных землей воронках и разрушенных траншеях. Не всех русских и турецких солдат похоронили должным образом, а многих немцев и австрийцев, павших на быстро сменявших друг друга полях сражений Восточного фронта, просто присыпали землей. Вдоль надолго застывшей линии фронта на западе обе воюющих стороны старались достойно хоронить павших. С самого начала они устраивали военные кладбища, регистрировали место могил, а если позволяли условия, капелланы проводили поминальные службы. Тем не менее к концу войны было неизвестно, где упокоилась почти половина погибших. Из 1 000 000 павших британцев, в основном во Франции и в Бельгии, тела 500 000 не нашли или нашли, но не опознали[717]. Примерно столько же из 1 700 000 сложивших головы французов считаются пропавшими без вести. Французы хоронили и перезахоранивали своих погибших по-разному: и в отдельных могилах, и в братских, как под Верденом. Немцы, сражаясь на чужой территории, были вынуждены сооружать неприметные кладбища. Они часто рыли огромные братские могилы. В частности, в бельгийском Владсло, где похоронены добровольцы, убитые в 1914 году во время «избиения младенцев при Ипре», могильная плита установлена над останками более 20 000 молодых людей[718].

Британцы пошли по иному пути увековечения памяти павших, общепринятому. Каждого погибшего хоронили в отдельной могиле, указывая имя, возраст, звание, полк, а также дату и место смерти. Если останки опознать не удавалось, на могильной плите выбивали слова Редьярда Киплинга, который сам потерял на этой войне сына: «Солдат Великой войны, известный Богу». Джон Киплинг служил в батальоне ирландских гвардейцев и погиб, очевидно, во время битвы при Лосе в сентябре 1915 года. Его тело не было обнаружено, и Редьярд Киплинг, вместе с женой работавший в Красном Кресте, четыре года пытался выяснить, что же случилось с его первенцем: все это время у него теплилась надежда, что, возможно, Джон попал в немецкий плен.

Имена тех, чья судьба осталась неизвестной, также выбиты на памятниках. Самый большой из них, в Тьепвале, содержит 70 000 фамилий пропавших без вести в боях на Сомме. Все захоронения, большие и маленькие, решили сделать похожими на классические английские кладбища – с оградой, зеленой травой между могилами, кустами роз у надгробных плит. В центре даже крохотных кладбищ ставили распятие, а на самых крупных еще и символический алтарь – Камень памяти, на котором начертана эпитафия «Их имена будут жить вечно». Эту библейскую фразу тоже выбрал Киплинг, ставший после войны членом комиссии по военным захоронениям. Таких кладбищ более 600 – землю под них выделило французское правительство, а комиссия, занимаясь их обустройством, наняла садовников и рабочих ухаживать за этими скорбными местами. Их посещают многие британцы, в том числе правнуки тех, кто там похоронен, о чем свидетельствуют трогательные открытки. Бывают там и граждане других стран. Эти мемориалы никого не оставляют равнодушным. За 80 лет прилежного ухода удалось добиться того, что теперь кладбища солдат Великой войны напоминают маленькие парки и сам ход времени придал им завершенность вечности. Весной, когда все цветет, кладбища становятся местом обновления и надежды, а осенью, когда падают листья, – сострадания и воспоминаний.

Цепочка британских кладбищ, протянувшаяся от Северного моря до Соммы и дальше, стала символическим мемориалом тем павшим на полях сражений Первой мировой, чья память не увековечена. Число их огромно. К 1 000 000 погибших граждан Британской империи и 1 700 000 французов следует прибавить 1 500 000 солдат империи Габсбургов, не вернувшихся с войны, 2 000 000 немцев, 460 000 итальянцев, 1 700 000 русских и сотни тысяч турок (их точное число так и не было подсчитано)[719]. Если сравнить потери с общим числом добровольцев и призывников, цифры могут показаться не такими уж большими. Для Германии это, например, около 3,5 % из тех, кто служил в армии. А если говорить о цвете каждой нации – самых молодых и здоровых… Смертность среди мужского населения в Британии превысила уровень, ожидавшийся с 1914 по 1918 год, в 7–8 раз, а во Франции в 10 раз и составила 17 % от числа призванных в армию. Примерно такой же была пропорция потерь среди младших возрастных групп в Германии. «В период с 1870 по 1899 год родилось около 16 миллионов мальчиков. Почти все они служили в армии, и около 13 % были убиты»[720]. Точно так же, как во Франции и Британии, эта цифра значительно выше среди мужчин, которые по возрасту были годны к воинской службе. «Возрастные группы мужчин 1892–1895 годов рождения, которым на момент начала войны было от 19 до 22 лет, уменьшились на 35–37 %»[721]. Другими словами, погиб каждый третий.

Неудивительно, что в послевоенном мире говорили о «потерянных поколениях» – родителей, чьи сыновья не вернулись, объединяло общее горе, а уцелевшие в бойне не могли избавиться от ощущения необъяснимости своего спасения, которое часто сопровождалось чувством вины, а иногда яростью и желанием мести. Британские и французские ветераны, надеявшиеся, что ужасы окопной войны больше не повторятся ни в их жизни, ни в жизни их сыновей, о мести не думали, но подобные мысли отравляли умы многих немцев, в первую очередь «фронтового бойца» Адольфа Гитлера. Уже в сентябре 1922 года в Мюнхене он грозил победителям возмездием. Так были посеяны семена Второй мировой войны.

Вторая мировая была продолжением первой – ее причины можно объяснить только озлобленностью и нестабильностью, которые оставил после себя предыдущий конфликт. В кайзеровской Германии, несмотря на громадные экономические успехи, а также престиж ее уважаемых во всем мире ученых, зрело недовольство, особенно несоответствием между военно-промышленной мощью и политическим положением среди других монархий и республик, в первую очередь Британии и Франции – не номинальных, а настоящих империй. Впрочем, довоенное недовольство было пустяком по сравнению с тем, которое возникло после Версальского мира. Вынужденная вернуть завоеванные в 1870–1871 годах Эльзас и Лотарингию, а также уступить независимой Польше населенные немцами Силезию и Восточную Пруссию, униженная принудительным разоружением, которое превращало армию в подобие небольшой жандармерии, запрещением иметь флот и авиацию, шантажируемая продолжением блокады и неминуемым голодом, если мирный договор не будет подписан, республиканская Германия затаила обиду намного сильнее той, что искажала ее внешнюю и внутреннюю политику до 1914 года. Великодушие либерального и демократического правительства Веймарской республики не могло смягчить это недовольство. Политика умеренности, в том числе в дипломатической области, в годы экономического хаоса уничтожившая немецкий средний класс, а также смирение перед французской и британской оккупацией и политикой репараций задевали национальную гордость, играли на руку экстремистским силам, которым противостояло правительство. В 20-х годах прошлого столетия немецкая либеральная демократия свысока смотрела на два противоположных течения – марксистское и национал-социалистическое, а между тем последнему было суждено ее свергнуть.

Освобождение народов