Луиза Сан-Феличе. Книга 2 - Александр Дюма

Когда отворилась дверь, они стояли обнявшись, спокойные и улыбающиеся.

— Готовы ли вы, граждане? — спросил офицер, командующий конвоем, которому велено было оказывать приговоренным всяческое уважение.

Андреа ясным голосом проговорил «да»; Симоне утвердительно кивнул.

— Тогда следуйте за нами, — приказал офицер.

Узники окинули свою камеру последним взглядом, в котором светились сожаление и нежность, — обычным взглядом уводимых на казнь; человек испытывает властную потребность оставить по себе хоть какую-нибудь память, поэтому Андреа взял гвоздь и нацарапал на стене над изголовьем постелей свое имя и имя отца.

Потом он пошел вслед за солдатами, уже окружившими старика.

Во дворе их ожидала какая-то женщина, одетая во все черное.

Твердым шагом двинулась она навстречу узникам. Андреа вскрикнул и задрожал всем телом.

— Синьора Сан Феличе! — вскричал он. Луиза опустилась на колени.

— Зачем вы преклоняете колена, сударыня? Вам не следует ни у кого просить прощения! — сказал Андреа. — Нам все известно: истинный виновник сам себя выдал. Но будьте справедливы ко мне — вы получили письмо от меня еще прежде, чем я получил письмо от Микеле.

Луиза зарыдала.

— Братец… — пробормотала она.

— Спасибо! — продолжал Андреа. — Отец, благословите вашу дочь.

Старик приблизился к Луизе и положил ей руку на голову.

— Бог благослови тебя, дитя мое, как я тебя благословляю. Пусть минет твой лоб даже тень несчастья!

Луиза уронила голову на руки и разразилась отчаянными рыданиями. Молодой Беккер поднес к губам один из ее длинных светлых локонов и жадно его поцеловал.

— Граждане! — промолвил офицер.

— Да, да, идем, сударь! — ответил Андреа.

При звуке удаляющихся шагов Луиза подняла голову и, все еще стоя на коленях, протянула вперед руки и следила взглядом за осужденными, пока они не скрылись за арагонской триумфальной аркой.

Если что-нибудь могло усугубить трагичность этого траурного шествия, то это была мертвая тишина на опустевших улицах, в обычное время самых людных в Неаполе.

Лишь изредка приоткрывалась дверь, приотворялось окно, откуда боязливо высовывалась голова, по большей части женская, но тотчас дверь или окно поспешно захлопывались: горожане видели среди группы вооруженных людей двух безоружных и догадывались, что их ведут на смерть.

Так прошли они через весь Неаполь и вступили на площадь Старого рынка, постоянное место казней.

— Пришли, — прошептал Андреа. Старый Беккер огляделся вокруг.

— Кажется, да, — сказал он тихо. Однако отряд миновал рынок.

— Куда же они нас ведут? — спросил Симоне по-немецки.

— Должно быть, ищут более удобного места, — на том же языке отвечал молодой человек — Им нужна стена, а здесь одни только жилые дома.

Когда вышли на маленькую площадь у церкви дель Кармине, Андреа тронул отца за локоть и указал ему глазами на глухую стену напротив дома священника.

В наши дни у этой стены возвышается большое распятие.

— Да, — произнес Симоне.

Действительно, офицер, руководивший отрядом, направился в ту сторону.

Осужденные ускорили шаг и, выйдя из рядов, встали у стены.

— Кто умрет первым? — спросил офицер.

— Я! — вскричал старик.

— Сударь, — заговорил Андреа, — вы получили распоряжение расстрелять нас одного вслед за другим?

— Нет, гражданин, — ответил офицер, — я не получал на этот счет никаких инструкций

— В таком случае, если вам все равно, мы просим вас о милости, расстреляйте нас одновременно.

— Да, да, — послышалось пять или шесть голосов из конвоя. — Это мы можем для них сделать

— Вы понимаете, гражданин, — сказал офицер, облеченный столь тягостной миссией, — я сделаю все, что могу, чтобы облегчить ваши последние минуты.

— Они согласны! — радостно воскликнул старый Беккер

— Да, отец, — откликнулся Андреа, обнимая старика за плечи. — Не будем же задерживать этих господ, проявивших к нам такую доброту.

— Нет ли у вас какой-нибудь последней просьбы или распоряжения? — спросил офицер.

— Никаких, — ответили осужденные

— Ну, тогда приступим, раз уж так надо, — пробормотал офицер. — Но, клянусь кровью Христовой, нас заставляют делать грязную работу!

Тем временем осужденные прислонились к стене, причем Андреа все так же держал руку на отцовском плече.

— Удобно ли мы встали, господа7 — спросил молодой Беккер.

Офицер кивнул утвердительно. Потом он повернулся к своим людям.

— Ружья заряжены?

— Так точно.

— Тогда становись! Действуйте побыстрее и старайтесь причинить им поменьше страданий, — это единственная услуга, которую мы можем им оказать.

— Спасибо, сударь, — сказал Андреа.

Дальнейшее произошло с молниеносной быстротой.

Одна за другой раздались команды: «Ружья наизготовку! — Целься! — Огонь!»

И прогремел залп.

Все было кончено!

Патриоты Неаполя, увлеченные примером парижских республиканцев, совершили одно из тех кровавых деяний, на которые лихорадка гражданской войны обрекает самые благородные натуры и самое святое дело. Под тем предлогом, что надо отнять у горожан всякую надежду на прощение, а у бойцов — малейший шанс на спасение, они позаботились, чтобы струя крови пролегла между ними и милосердием короля; то была ненужная жестокость: ее даже нельзя оправдать необходимостью.

Правда, то были единственные жертвы. Но их достало, чтобы запятнать кровью доселе безупречные одежды Республики.

В тот самый миг, когда пали, сжимая друг друга в объятиях, отец и сын Беккеры, сраженные одним и тем же залпом, Бассетти принимал командование над войсками в Каподикино, Мантонне — над войсками в Каподимонте, а Вирц — над войсками близ моста Магдалины.

Улицы были пусты, зато на всех стенах фортов, на всех балконах домов толпились зрители, пытаясь кто невооруженным взглядом, кто в подзорную трубу разглядеть то, что вот-вот должно было произойти на обширном поле сражения, простиравшемся от Гранателло до Каподимонте.

Между Торре дель Аннунциата и мостом Магдалины по морю растянулась вся маленькая флотилия адмирала Караччоло, держа под прицелом два вражеских судна: «Минерву», где распоряжался граф Турн, и «Sea-Horse», под командованием капитана Болла — того самого, кого мы видели вместе с Нельсоном на пресловутом званом вечере, когда каждая придворная дама сочиняла по стиху, а все строки, соединенные вместе, составили акростих «Каролина».