Охота на «Троянского коня» - Виктор Иванович Носатов

передавать ее всем не понимающим по-немецки. Пленные офицеры, громко крича: «Это бессовестно! Вы не джентльмен! Вы сами зверь! Вы нарушаете международный закон о пленных!», – устремились прямо к коменданту. Майор пытался что-то возражать, но ему не дали говорить. Пленные, оставив строй, смешались с немецкими офицерами. Майор не на шутку перепугался.

Видно, так велик был конфуз перед гостями, что он даже забыл вызвать для порядка караул. Наши штаб-офицеры, сейчас же составив жалобу инспектору лагерей военнопленных на незаконные действия коменданта, тут же вручили ему эту бумагу. Но, скажу откровенно, сколько бы мы жалоб и претензий ни заявляли и устно, и письменно, не только ни одна из них не была удовлетворена, но ни на одну жалобу мы не получили никакого ответа…

– Что-то уж больно радужную картину плена вы рисуете, господин прапорщик, – недоверчиво промолвил жандармский полковник.

– Вы мне не верите? – возмутился молодой офицер, и в глазах его блеснули молнии.

– Я верю! – неожиданно поддержал прапорщика Баташов. – Это, скорее всего, показной лагерь для инспекторов из Красного Креста и проверяющих. Немцы любят пустить пыль в глаза. Продолжайте, прапорщик, – подбодрил он офицера своим понимающим и сочувствующим взглядом.

– И в самом деле, в лагерь частенько наведывались делегации Красного Креста, сопровождавшие разных высокопоставленных особ. Понятно, что с такими военнопленными и в таких условиях контроля немцы старались обходиться относительно «аккуратно», однако все же не могли удержаться от репрессивных выходок. Совсем другой режим был в бараках, где под неусыпным контролем охранников находились так называемые репрессированные пленные офицеры, которые ранее пытались совершить побег или нарушали лагерный порядок. Из нашего лагеря в одну летнюю ночь бежали два офицера: штабс-капитан Рогачев-Маслов и поручик, не помню его фамилию, он прибыл с очередным группой пленных офицеров накануне. Знаю только то, что большинство офицеров из этой группы были захвачены австрийцами в Карпатах. Их поселили в крайний барак и запретили нам с ними общаться. Через несколько дней в 4 часа утра по тревоге был поднят весь лагерь. Немецкие фельдфебели и караульные с криком и ругательствами выгоняли нас на плац чуть ли не прямо с постели, не дав даже одеться. Как раз в это время шел проливной дождь. Некоторые офицеры, не успев одеться, укрылись от дождя одеялами или скатертями… Дождь лил и лил как из ведра! Мы все промокли до костей. Наконец через час немцы окончили свою поверку, и комендант лагеря объявил нам такое свое решение: «Пока не будут пойманы бежавшие два офицера, все военнопленные лагеря арестованы и должны безотлучно быть в своих комнатах, запрещается даже выглядывать в окна, и в нарушителей сего приказа часовые будут стрелять!»

Страшно возмущенные таким самоуправством коменданта и нарушением основного международного закона о военнопленных (право бежать военнопленного, и за побег наказывать нельзя) старшие в бараках во главе со старшим всего лагеря обратились к коменданту с протестом, но он на это не обратил никакого внимания. Единственно, что он приказал: «Для арестованных офицеров поставить „параши“ в самих бараках!»

Угроза стрелять в выглядывающих из окон была буквально исполнена наружным часовым у нашего барака: когда один офицер открыл окно, грянул выстрел, и пуля просвистела на волосок от головы этого офицера, ударившись в потолок…

– А что с беглецами? – снова нетерпеливо перебил прапорщика Баташов.

– Как в воду канули, – с неприкрытым восторгом в голосе ответил офицер. – Через неделю комендант отменил «строгий режим», и в лагере все стало, как прежде. Однажды, воспользовавшись тем, что часовые на воротах увлеклись игрой в кости, я проскользнул мимо них и, укрывшись за проезжавшей мимо замка крестьянской повозкой, груженной сеном, незамеченным добрался до ближайшего леса. Зная о жестоких нравах австрийских бюргеров, я как можно дальше обходил селения, старался идти по ночам, а днем отсыпался в безлюдных местах…

– А чем же вы питались? – сочувственно спросил Стравинский.

– После того как сбежали два наших офицера, я поставил перед собой цель во что бы то ни стало последовать их примеру. И начал готовить про запас хлеб и сухари. Их мне хватило суток на трое. А после я питался тем, что находил в лесу – ягодами да грибами…

– А вы помните в лицо тех офицеров, которые сбежали из плена? – задал неожиданный вопрос Баташов.

– Штабс-капитана Рогачева-Маслова я помню прекрасно, ведь мы вместе с ним первое время жили в одной комнате. А вот поручика я видел только дважды. Когда новую партию пленных заводили во внутренний двор замка, я приметил офицера с перевязанной головой. Второй раз я увидел его уже без повязки, за забором, отделявшим так называемое отделение «репрессированных» от остального лагеря. Он пытался поговорить со мной, но охранник тут же пресек это устремление, загнав его в барак. Через день он вместе со штабс-капитаном бежал через пролом в стене замка, который был заделан досками на скорую руку…

– Посмотрите, это не он? – с надеждой глядя на прапорщика, промолвил Баташов, доставая из внутреннего кармана фото, обернутое в пергаментную бумагу.

Офицер бережно развернул пергамент, взял фотографию и, подойдя с ней к окну, где было больше света, обрадованно воскликнул:

– Так это же и есть тот самый поручик, который бежал вместе со штабс-капитаном!

– Как это ни удивительно, Евгений Евграфович, но вы все-таки нашли своего сына, – радостно констатировал жандармский полковник. – Я же говорил вам, что для отчаяния нет никаких оснований…

– Нашел, – грустно промолвил генерал. – Но тут же потерял… Кто знает, где он сейчас. Ведь мы с вами прекрасно понимаем, что австрийские бюргеры любого, кто говорит по-русски, растерзать готовы. Я уже не говорю о солдатах и офицерах, бежавших из плена. От Аристарха вот уже больше полумесяца ни слуху ни духу…

– А он, может быть, как и я, без всяких документов сидит себе в каком-нибудь жандармском управлении до выяснения личности, – неожиданно вступил в разговор прапорщик.

– А что, может быть, и в самом деле? – воскликнул генерал и вопросительно посмотрел на полковника Стравинского.

– Может быть! Может быть, – неопределенно промолвил тот. – Я постараюсь сегодня же навести справки в прифронтовых жандармских управлениях. А вы, Евгений Аристархович, проверьте по своим армейским каналам.

– Это вы верно посоветовали, – обрадовался Баташов. – Ведь он, может такое быть, попал к нам без сознания от истощения или, чего хуже, от ран, и лежит где-нибудь в госпитале или санитарном отряде… Спасибо вам, прапорщик. Вы подарили мне надежду, – искренне промолвил генерал, – скажу откровенно, вы мне сразу чем-то понравились. Если вы не против, то, когда будут соблюдены все формальности, милости прошу ко мне. Такие, как вы, люди нам нужны.