Дни яблок - Алексей Николаевич Гедеонов

— Удвоение? — переспросила Майка. — Знаю, а как же.

— Тогда говорим хором: сначала мелкую мебель, потом вилки, потом еду, они запутаются, и… и ты убежишь.

— А ты? — спросила Майка.

— А я уже прибежал и чист перед всяким судом, — почти храбро ответил я. — Ну, давай!

— Enige benige стул! — проорали мы. Сделалось четыре табуретки. Дорожка растерялась — ибо все они прилипли к ней намертво, уж это я знаю.

— Enige benige нож! — прокричали мы вновь и два, и три, и четыре раза — и Эммины ножи пронзили тропу смертельно, больше дюжины раз.

— Enige benige… — начали мы, а дорожка вдруг стала растекаться, подобно смоле. Стремясь ко мне всё ближе.

— Ну! — сказал я Майке резче, чем хотелось. — Беги! А то…

И тут карета и кукла замерли, застыли, будто вмёрзли во мгновение — было видно, как вращаются, не моргая, кукольные глазки.

Из проёма распахнутой двери полился свет — поначалу слабый, затем уверенный.

— Остатний раз… — раздалось из него. — Остатний раз терплю. То провокация и мало не шантаж на кревных… Так и скажи вшистким тамтым: абсолютно сфиксовалисъ. Ставят з себя дуче. Пнутся! Загнали на суд файталапу и рады з того непомерно. С кем те перегоны, видели? Боги и комашка… Смотрел в его мыслях? Там скрозь банбелки и бальонки… А вы… Вышейшие! Такое! Суд! Встыд! Аус![171]

Из пряничной двери, и вовсе в ясном свете, сперва выпорхнул долговязый бурсак-мортус Брондза Бургон. Сияющий и вихрастый. К страшным, бурым голенищам сапог его были привязаны крылышки. Слюдяные и жёсткие.

— Радуйся, Майстер, — сказал бывший жук. — Несу тебе светлую весть!

И Брондза споткнулся.

В пряничную дверь, всю расплывшуюся и надтреснутую, неторопливо вошёл сероглазый Гермий, одетый очень даже модно — в дутую финскую куртку, джинсы и легкомысленные кроссовки. Следом за ним шла бабушка. Моя. Бабушка Лена. В абсолютно прозрачном сером пальто, чёрной беретке и допотопных ботиках. С букетом маков в руках. Очень красивым букетом.

Я бросился к ней словно в детстве — раскинув руки — сообразив не вовремя, что этот я плакать не может, почти забыл как…

Бабушка отстранила меня, не глядя, и склонилась перед Майкой.

Та в растерянности чихнула.

— Ходи здоровое, одважное дзецко[172], — печально сказала бабушка Лена. — Сколько терпенья. Сколько страданий. Но тераз шпи…[173] — она легонько подула Майке на макушку. Девочка глубоко и счастливо вздохнула и обмякла — доверчиво. Бабушка подхватила спящую.

— Посижу над дзецком хвыльку часу, — сказала бабушка нам, — чекайте тутай. Попантруйте.[174]

— Так и быть, — сказал Гермий. — Этим временем мой посланец научится стеречь души. Занятие нужное.

Божик кивнул, сделал шаг и споткнулся. Крылышки на чоботах его зазвенели, и что-то хрустнуло под сапогом — Божик отскочил в сторону, и под ногой его хрустнуло вновь. Затем прошелестел вздох, протяжный — так могла бы горевать тень.

— Растоптал ведьмины очи, — торжественно заметил я. — Оно теперь слипко.

Бабушка вышла из комнаты. Маковые лепестки летели вслед ей.

Тут в проёме нарисованной двери послышался топот, что-то сверкнуло, затрещало, выкатилось яблочко, а затем… Солнце и Месяц, бывшие пряники — нынче девочка и мальчик, в расшитых одежонках и кожаных башмаках, выскочили к нам. Месяц прижимал к себе две синие фляжечки. Стеклянные. С высоким узким горлом и чёрной пробкой в нём.

Я сразу догадался, что бутылки заткнули они бузиной. Веточками её…

— Думали, вас съели, — делано равнодушно сказал я. — Радуйтесь, теперь…

— Радуйся, Майстер! — хлопая небесного цвета глазами, воскликнула Солнце. — Мы не виноваты!

— Учили, но забыли, — поддакнул я.

— У источника засада. И дорога к нему изменилась… Мы несколько часов шли не той тропой! — продолжила восклицание Солнце.

— Так торопились, — поддержал сестру Месяц.

— Чуть не схватили нас, — закончила она. — Сплошные страхи!

— Вас хорошо посылать только за смертью, — прошипел я. — Давайте фляжки сюда, быстро! Уже никаких сил нет ждать! Раз в жизни попросил… И то… сплошные страхи.

— Вот! — торжественно заявили братец и сестрица.

Я принял из рук их старинное стекло. Вода во фляжечках плескалась бесшумно, пуская ртутные на вид пузырьки. Пробка сидела плотно.

— Это вода из источника левой руки… Виадельлуна. Путь Луны. Он хранит память, ту… тем, кто вернулся… но позволяет позабыть ужас. Его пьют первым, — сказал братец Месяц.

Из-под стола проворно, но несколько неестественно — спиною вниз, выполз на четвереньках «не я», подпрыгнул, подобно гигантской саранче, схватил грязными пальцами бутылочку, выдернул пробку и осушил одним глотком, поводя туда-сюда неестественно длинной шеей…

Вокруг ощутимо запахло спиртом.

— Источник абсолютно ясен, — прокомментировал произошедшее я. — Алембик… Дистилляция. Душа вина.

— Не может быть! — всхлипнул Месяц. — Алембик — источник Мамы Бузины, а мы не дружим с Мамой Бузиной. Она всегда хочет съесть нас!

— Не всякому вы по зубам, — заметил я. — Может быть, и несварение.

«Не я» всё это время прыгал по гамелинской кухне, тряс головой, испускал сиплые звуки, затем обнаружил пряничную дверь и выкатился туда колесом, в буквальном смысле слова, стуча зубами и завывая.

— Тут и аминь, — сказал я.

Вернулась бабушка. Прошла мимо меня, оставив шлейф табака, вишни и «Быть может», подошла к столу — осмотрела обеих: Эмму и тень её, простёртых на полу рядом, но не слитно. Оглянулась, нашла Гермия взглядом и вроде кивнула.

— Вы мне снились, — наконец-то сказал я.

Бабушка откликнулась длинным, колючим взглядом и поддёрнула рукава. Молча.

Я значительно надулся в ответ.

— Сколько непожонтку тутой[175], — тонко и сердито заметила она и в мгновение ока очистила стол. Дунула на него, если совсем точно. Обстановка заметно улучшилась. Со скатерти исчезло многое, включая чёрные свечи, ведьмин пепел и пятна от кофе.

— Maгия кухонная, — завистливо сказал я.

— Знаный пируг[176], — одобрительно отозвалась бабушка Лена про Эммину выпечку. Пирог медленно, словно угрожая, крутился перед нею в полуметре от стола. Бабушка усмехнулась, мельком. Дунула на него, и тот растаял в воздухе до крошки, оставив по себе еле видимую черную пыльцу.

— Забагато трутызны[177], — прокомментировала бабушка. — Но рецептура верна.

Она осмотрела стол.

— Тераз тылко можна…[178] — задумчиво продолжила она. — Чаровать.

Аня на своём стуле у стены выразила лицом одобрение…

Прах ведьмы переложили на стол.

Эмма в посмертии напоминала плохую копию самой себя. Можно сказать, что Гамелина-старшая не окончилась совсем — но тлела. Лицо её время от времени опадало куда-то внутрь, потом вновь раздувалось и полнилось всеми оттенками чернил…

— В этой бутылке, — сказала Солнце важно. — Вода дня… То есть правой руки. То есть из источника Феникса, на страже раньше там был сфинкс,