На далеких окраинах. Погоня за наживой - Николай Николаевич Каразин

Красные джигиты, кто конный, кто пеший, рыскали уже по всему кишлаку, и только человек шесть осталось у навеса, в виде почетной стражи бекского сановника.

– Э-гм! – откашлялся сборщик. – Ну, мулла, здравствуй! Как тебе живется с новыми соседями? – обратился он к Аллаяру, угрюмо стоявшему перед ним и пощипывавшему концы пояса. – Обижают вас белые рубахи, должно быть? Коли что, можете пожаловаться, я передам хану, и он накажет русских!

– Угощение что же не приготовили? – вполголоса говорил Аллаяру один из приезжих джигитов. – Смотри! Вот он рассердится – беды наживешь!

– Не ждали, потому и не приготовили!

– Не ждали! – пропустил сквозь зубы сборщик. – Мы вас нарочно прошедший год не трогали и сбора не брали. После войны с русскими хан дал вам немного поправиться. Ну, а теперь вот приехали… Все ли у тебя готово? Ты ведь прежде всегда был такой аккуратный!

– О чем тюра спрашивает – я не знаю. Ум у меня маленький, не то, что у тебя. Где мне понять? – говорил Аллаяр.

– Седая у тебя голова, а таких простых слов осилить не можешь. Сборы все, за прошедший год и за нынешний, готовы?

– Не то что готовы, а и уплачены сполна: у меня и записи есть с печатями!

– Кому же ты это платил? – грозно надвинул брови сборщик. – Белым рубахам?

– Да, русским. Под кем живем, тому и платим. Жили прежде под вашим ханом – вам платили, теперь под Ак-пашой состоим – ему платим!

– А вот за то, что платили неверным, хан вам прислал неласковое слово и подати за то увеличил. Вот ты и знай! На, смотри!

Он протянул Аллаяру развернутую полоску бумаги с болтающейся на шелковом шнурке треугольной печатью из зеленого воска.

– Слушай, тюра! – взглянул на бумагу Аллаяр. – Ну, твоя сила теперь: можешь все забрать – что видишь, то и забирай, да разве это будет по правде?

– По правде, зачем русским передались? – усмехнулся сборщик.

– В прошлом году, когда мир держали, и от русских, и от вас высланы были люди. Вместе, сообща землю делили. Вон по ту сторону гор ваше, по эту – к русским отошло!

– А ты Коран читаешь? Ты ведь грамотный?

– Где мне знать столько, сколько в твою голову входит!

– Разве такие договоры ведут с неверными? Эх, ты! А еще сам муллой считаешься! Знаешь, где русская граница?

– Где же, по-твоему?

– А только там, куда достают их пушки. Только то ихнее, где они солдат своих держат. А сюда когда могут прийти русские, по-твоему?

– А тогда, – понурил голову Аллаяр, – когда от нашего кишлака один пепел останется!

– Догадлив, то-то!

– Большой поклон тебе делаю!

Аллаяр нагнулся и тронул землю пальцами.

– Не жми ты нас, – начал он, – мы люди бедные, по два раза одну и ту же подать платить не под силу… Бери с нас, что делать, только бери хоть поменьше!

– Сколько по закону следует, столько и возьмем!

– Что закон? Он ведь в твоей воле! Что положишь, так и будет. Да уж за одно еще тебе поклон: уйми своих джигитов. Слышишь, на том краю какой крик? Как бы худа какого не сделали!

– А скорей сбирай, мы и уедем. Нам здесь долго делать нечего!

– Да что, к полудню все будет готово, а пока нашим хлебом тебе кланяюсь. Не взыщи на угощении!

Мулла Аллаяр посторонился и пропустил двух парней с блюдами плова в руках и мешком мелких, желтых, как лимоны, дынь и других сластей.

– Великий жар Аллах посылает! – сменил ханский сборщик официальный тон разговора на более частный.

– Я уж пойду хлопотать! – попятился Аллаяр.

– Не держу! – лаконически произнес сборщик и захрипел поданным ему тыквенным кальяном.

Долго лежал Бурченко в соломе. Большая половина всего происходившего была видна ему, как на ладони. Близко подходили красные джигиты (кызыл-чапан)1 к соломенному скирду. Один даже лег поваляться немного, не более как шагах в трех от спрятавшегося. Была минута, когда малоросс совсем уже считал себя погибшим и чуть-чуть не пустил в ход свое оружие.

«Хорошо, что я в солому залез, а не во что другое! – думал он, посматривая, как рядом разбирались для корма клеверные кучи. – На солому-то никто не зарится… Э!..» – он вздрогнул и высвободил руку с револьвером.

Что-то холодное прикоснулось к его шее.

– Пей, а то сомлеешь, пожалуй! – тихо шептал ему женский голос. – Да лежи смирно; может, скоро уедут!

Бурченко узнал Нар-беби, ползком подобравшуюся к его скирду. Женщина протягивала ему кувшин с молоком, заткнутый мокрой тряпкой, и сухую лепешку (чурек).

Минута была удобная, все джигиты, как нарочно, собрались на площадке, где сгоняли баранов для податей, и Бурченко успел благополучно воспользоваться приношением. Ушла женщина и унесла с собой пустую посуду.

А с площадки несся металлический, тихий звук перебираемого серебра и меди – это на разостланном белом войлоке Аллаяр вместе с ханским сборщиком считали коканы и чеки и раскладывали их в кучки по десяткам и сотням.

Потом одежду сносить начали: пятьдесят халатов простых, бязевых двадцать, верблюжьих зимних и двадцать адрасных полосатых. Чуть не со всего кишлака сбирал Аллаяр податную одежду и сам уж от себя поднес сборщику дорогой лисий халат, крытый красным сукном и вышитый на спине и полах шелками и мишурой.

– Якши… Алда-рас-былсых[44]! – кивнул чалмой сборщик и, для соблюдения этикета, накинул поднесенный халат поверх своего костюма.

– Носи на здоровье! – приложил руки к желудку и потом поднес их ко лбу и губам Аллаяр, а сам подумал: «Чтобы тебе провалиться сквозь землю со всей твоей шайкой, чтобы на тебя Шайтан-каик обвалился, когда ты погонишь мимо него нашу скотину, чтобы…»

Далеко перешло за полдень, когда окончился сбор, и джигиты стали приготовляться к отъезду.

Вперед погнали баранов и коров (кара-мал). Джигиты тупыми концами пик подгоняли отсталых животных и сбивали их в кучи. Один только молодой, черный, как уголь, бычок не хотел, должно быть, покидать свою родину, злобно косился все на красных джигитов и, наконец, нагнув свою широколобую голову с кудрявым завитком между рог, скачками кинулся на ближайшего всадника.

– Э-гей-кой! – крикнул джигит и подставил быку острие.

«Пикадоры! Просто Испания, да и шабаш!» – думал Бурченко, глядя из-под скирды на всю эту живую, оригинальную сцену.

Ему почему-то стало очень весело; он чувствовал, как от его сердца отваливалось мало-помалу что-то тяжелое, скверное. Он чувствовал то, что должен чувствовать человек, наблюдая, как, шаг за шагом, все дальше и дальше удаляется от него смертельная опасность.

«Вот и сам толстый сборщик поднялся,