История одного филина - Иштван Фекете

грезы и, похоже, совсем забывал человека и кольцо на ноге. Ночью Ху не желал признавать, что на свете существуют камышовые стены и дверца из проволоки, ведь темнота не знает границ, а филин Ху — дитя темноты. Днем же он спал и видел сны: о прошлом, о той свободе, что приносит филинам ночь.

Мацко, приблизившись к хижине, возбужденно потянул носом.

— Я чувствую запах крысы, противный запах. Крыса отвратительна…

Ху явно в хорошем настроении щелкнул клювом.

— Крысы уже нет. Она, глупая, сунулась в хижину, словно лучшего места найти не могла.

— Ты поймал ее? — вильнул хвостом Мацко.

— Голова еще осталась, угощайся, если хочешь…

— Тьфу, не буду я есть голову! Жил тут раньше здоровенный кот, самый храбрый кот, каких я видел, — так вот съел он однажды крысиную голову и сразу сдох…

— У кошек слабый желудок. Все, что глотаю я, попадает точно в огонь… а лишнее я выплевываю. И голову я не съел потому, что сыт, все равно пришлось бы ее отрыгнуть.

Мацко задумался, свесив голову набок.

— Сейчас, наверное, ты меня уже не ненавидишь?

— Еще чего! — задорно защелкал Ху. — Ты мне всегда противен, потому что племя собак — наши враги, как и кошки. Или ты забыл законы вражды?

Мацко присел.

— Ты много всего знаешь, Ху, — покачал пес крупной лохматой головой, — и, пожалуй, я вовсе тебе не противен… ты только так говоришь…

— Ты сам знаешь правду, пес. Если бы я был на свободе, ты бы напал на меня… и тогда я или спасался бы бегством или же выклевал бы тебе глаза, а ты за это убил бы меня…

— Это неправда! — от возбуждения Мацко даже вскочил на ноги. — Я ни на кого не нападаю, только на врагов человека. А человек — это мой друг… — Мацко с достоинством шевельнул хвостом. — Да, мой друг…

Ху ничего не ответил, так как снова прокричал петух, а вслед за ним вскоре ударил ранний колокол.

— Терпеть не могу эту штуку… От нее такой звон, что уши мои едва выдерживают. Ну, а теперь ступай в свою конуру, я хочу спать.

В селе задымили первые печи, и Мацко задумчиво побрел по двору.

«Много ума у этого Ху, — признал пес, — но человек умнее его, и я служу человеку».

Ночь посерела, на востоке забрезжила веселая полоска, она все ширилась и, наконец, достигла неба и погасила звезды.

Ферко вместе с Помози уже стояли возле конюшни, и Ферко обучал своего временного заместителя тонкой науке обхождения с лошадьми.

— Не забывай, Йошка: ломовая лошадь — это тебе не ровня выездной. Ломовая, она хоть и лошадь, а, по моим понятиям, ближе к буйволу, чем к ездовой лошади.

— Особый глаз нужен за коренником, — напутствовал Ферко уже после того, как они впрягли лошадей. — Конь, правда, добрый, но если не чувствует твердой руки, либо ползет себе, как кляча, либо готов понести… Доброе утро! — повернулся конюх к входившему агроному.

Ферко приготовился было занять свое место на козлах, когда вмешался агроном:

— Передай-ка поводья Помози, Ферко, хочу посмотреть, что скажут лошади!

Лошади, конечно, ничего не сказали, но тотчас почувствовали, что поводья в других рунах, и коренник немедля решил испробовать нового кучера.

По выезде из деревни надо было миновать железнодорожный переезд, дли коренного это был привычный, повторяемый изо дня в день маршрут, и все же на этот раз он «испугался», и повозка едва не остановилась на железнодорожном пути.

— Ну, начинает дурить, — улыбнулся старый конюх, но Помози не поддался, он даже рассердился, что конь испытывает его такой простой уловкой. Он хлестнул коня по наиболее чувствительному месту — под брюхо, — а вслед за тем, не давая кореннику опомниться, вытянул его между ушей, дернул удила и почти сразу ослабил поводья.

И снова пошел в дело кнут.

«Чтоб тебе пусто было! — должно быть, подумал коренник. — Видно, нового кучера так легко не проведешь!» И он резво взял с места, «испуга» как не бывало.

Помози принял на себя все заботы о хозяйстве Ферко, в том числе, конечно, и заботы о филине Ху. Помози стал теперь конюхом, а Ферко заделался трактористом. От Помози запахло лошадьми, конюшней, а одежда Ферко пропиталась запахом железа и машинного масла, но в остальном ничего не изменилось. С зарей Ферко уезжал в поле, к трактору, а по вечерам приезжал обратно, но было так не каждый день. В глазах остальных работников конюх считался впавшим в немилость, хотя все старались делать вид, что не замечают этого: ведь никогда не знаешь, как оно может обернуться… Зато авторитет Помози среди девушек заметно повысился; он иногда надевал для выездов обшитый шнуром кучерской доломан Ферко, и почти незаметно было, что одежда скроена не по нем…

— Побереги мой доломан, Йошка, — не без зависти говорил в таких случаях Ферко, не упуская возможности лишний раз напомнить о своих правах, — ведь он у меня один…

— Я не по своей воле, это господин агроном распорядился…

— Знаю, я ведь не к тому говорю…

Постепенно Ферко приохотился к новой профессии. И то сказать, силища в этом тракторе! Работает за двадцать волов и хоть бы что, знай себе прёт… машина, она и есть машина!

Ферко теперь не без гордости вставлял в разговор такие словечки, как «магнето», «аккумулятор», «свечи», «сопло», но каждый раз, как повозка агронома, вздымая пыль, проносилась к дальнему полю и Помози, точно заправский кучер, громоздился на облучке, сердце Ферко сжималось.

Из Помози и впрямь получился хороший кучер и гораздо скорее, чем предполагали агроном или Ферко. Он любил лошадей и, не жалея труда, обхаживал их, что, правда, не мешало ему у подножия Красного холма — был к тому повод или нет — на всякий случай награждать норовистого коренника ударом кнута.

— Пожалуй, теперь он запомнил урок, можно его и не бить для острастки, — предложил, наконец, агроном, и Помози согласился, что стоит попробовать…

На следующий день Помози не притронулся к хлысту.

И Ветерок не выкинул никаких фортелей.

Продержался коренник и еще два следующих дня, а на четвертый день его опять «заело» — на склоне холма конь осадил назад и попятился, — и снова пришлось всыпать ему горячих.

— Знаешь что, Йошка? — рассмеялся тогда агроном. — Видимо, порка ему необходима каждый четвертый день…

Постепенно привык к новому человеку и Ху, который вообще если и отличал одного человека от другого, то почти никак не показывал этого. Один Мацко по-прежнему был привязан к старому кучеру и даже по прошествии нескольких дней встречал Помози довольно холодно, тогда как возвращающегося вечером Ферко