Весь Рафаэль Сабатини в одном томе - Рафаэль Сабатини

Господин де Керкадью вынул платок и высморкался. Андре-Луи почувствовал, что сердце его сжалось, а надежды на крестного — и без того не слишком большие — поубавились.

— Ваши критические замечания относятся только к убитому и совсем не затрагивают убийцу, — заметил он. — Неужели вы сочувствуете преступлению?

— Преступлению? — взвизгнул господин де Керкадью. — Боже мой, мальчик, ведь ты говоришь о господине де Латур д’Азире!

— Вы правы, я говорю о нем и о гнусном убийстве, им совершенном.

— Замолчи! — решительно остановил крестника господин де Керкадью. — Я запрещаю тебе говорить о нем в таких выражениях. Да, запрещаю. Господин маркиз — мой друг, и, возможно, весьма скоро наши отношения станут еще более близкими.

— Несмотря на все случившееся? — спросил Андре-Луи.

Господин де Керкадью выразил явное нетерпение.

— Но какое все это имеет значение? Я могу сожалеть о случившемся, но не имею никакого права осуждать маркиза.

— Вы действительно так думаете?

— Черт возьми, Андре, что ты имеешь в виду? Разве я стал бы говорить то, чего не думаю? Ты начинаешь злить меня.

— «Не убий» — таков не только Божий, но и королевский закон.

— Кажется, ты твердо решил поссориться со мной. У них была дуэль!

— Дуэль такая же, как если бы они дрались на пистолетах и заряжен был бы только пистолет маркиза. Он предложил Филиппу продолжить начатый здесь разговор с намерением навязать ему ссору и убить его. Потерпите немного, крестный. То, что я говорю вам, — не плод моего воображения: маркиз сам признался мне в этом.

Искренность молодого человека несколько укротила господина де Керкадью: он опустил глаза, пожал плечами и медленно подошел к окну.

— Для решения этого спора нужен суд чести, а у нас суда чести нет.

— Зато у нас есть суды и блюстители правосудия.

Сеньор де Гаврийяк обернулся и испытующе посмотрел на Андре-Луи.

— Ну и какой же суд, по-твоему, станет рассматривать иск, который ты, видимо, собираешься подать?

— В Рене есть суд королевского прокурора.

— И ты думаешь, королевский прокурор станет тебя слушать?

— Меня, возможно, и нет, сударь. Но если бы иск подали вы…

— Чтобы я подал иск? — Глаза господина де Керкадью округлились от ужаса.

— Убийство произошло в ваших владениях.

— Чтобы я подал иск на господина де Латур д’Азира? Ты, кажется, не в своем уме. Ты просто безумец, такой же безумец, как и твой несчастный друг, который плохо кончил только потому, что вмешивался не в свои дела. Разговаривая здесь с маркизом о деле Маби, он позволил себе крайне оскорбительные выражения. Вероятно, ты этого не знал. Меня ничуть не удивляет, что господин де Латур д’Азир потребовал удовлетворения.

— Понимаю, — безнадежно проговорил Андре-Луи.

— Понимаешь? Что же, черт побери, ты понимаешь?

— То, что мне придется рассчитывать только на самого себя.

— Дьявол! Может быть, ты соблаговолишь сказать, что ты намерен делать?

— Отправлюсь в Рен и изложу все факты королевскому прокурору.

— У него и без тебя много дел. — И тут, как часто бывает с людьми ограниченных умственных способностей, мысли господина де Керкадью приняли другое направление. — В Рене и так хватает неприятностей из-за этих дурацких Генеральных штатов, при помощи которых милейший господин Неккер вознамерился поправить финансовые дела нашего королевства. Как будто мелкий банковский служащий из Швейцарии — да к тому же еще и окаянный протестант — может добиться успеха там, где потерпели фиаско такие люди, как Калонн[245] и Бриенн.[246]

— Всего доброго, крестный, — сказал Андре-Луи.

— Ты куда?

— Сейчас домой, а утром в Рен.

— Подожди, мальчик! Подожди! — На крупном лице сеньора появилось выражение заботливой ласки. Он, ковыляя, подошел к крестнику и положил руку с короткими толстыми пальцами ему на плечо. — Послушай, Андре, все это сущий вздор и безумие. Твое упрямство добром не кончится. Ты читал про Дон Кихота и знаешь, что с ним приключилось, когда он отправился сражаться с ветряными мельницами. Тебя ждет то же самое — ни больше ни меньше. Оставь все как есть. Мне бы очень не хотелось, чтобы ты попал в беду.

Андре-Луи посмотрел на крестного и слабо улыбнулся.

— Сегодня я дал клятву и буду навек проклят, если нарушу ее.

— Ты хочешь сказать, что уезжаешь, несмотря на мою просьбу? — Господин де Керкадью снова рассвирепел, поскольку характер его отличался такой же вспыльчивостью, как ум — непоследовательностью. — Прекрасно. В таком случае отправляйся… Отправляйся ко всем чертям!

— Я начну с королевского прокурора.

— Но если попадешь в передряги, на которые сам же напрашиваешься, не жди от меня помощи. Коль ты предпочитаешь не повиноваться мне, то ступай разбивай свою пустую голову о ветряные мельницы — и будь проклят!

Андре-Луи отвесил крестному насмешливый поклон и пошел к двери.

— Если ветряные мельницы окажутся слишком прочными, — сказал он, останавливаясь у порога, — то я подумаю, что можно сделать с ветром, который их вращает. До свидания, господин крестный.

И Андре-Луи ушел, оставив разгоряченного господина де Керкадью в одиночестве биться над разгадкой этого таинственного высказывания и терзаться беспокойством как за крестника, так и за маркиза де Латур д’Азира. Сеньор де Гаврийяк был склонен гневаться на обоих, считая их своевольными упрямцами, чьи дикие порывы он находил крайне обременительными для своего спокойствия. Почитая душевный покой и мирные отношения с соседями наивысшими благами жизни, он возводил свое мнение в ранг непреложной истины и искренне верил, что тот, кто стремится к чему-то другому, — либо глупец, либо безумен.

Глава 6

ВЕТРЯНАЯ МЕЛЬНИЦА

Из Нанта в Рен и обратно трижды в неделю отправлялись почтовые кареты, в которых, заплатив двадцать четыре ливра, можно было за четырнадцать часов совершить путешествие в семьдесят пять миль. Раз в неделю один из дилижансов сворачивал с большой дороги и заезжал в Гаврийяк привезти и забрать письма, газеты, а иногда и пассажиров. Обычно Андре-Луи ездил этим дилижансом, однако теперь он слишком спешил и не мог терять целый день на ожидание. Поэтому он нанял лошадь в «Вооруженном бретонце» и на следующее утро выехал из Гаврийяка. Через час быстрой езды под пасмурным небом по разбитой дороге десять миль унылой равнины остались позади, и он подъезжал к Рену.

Молодой человек пересек мост через Вилен и въехал в верхнюю, главную, часть города с населением примерно в тридцать тысяч душ, большинство из которых в тот день высыпало на улицы, о чем можно было судить по взбудораженным, шумным толпам, на каждом шагу преграждавшим ему путь. Филипп не