Каллиграф - Эдвард Докс

Потом я скинул одежду, стянув рабочую тунику через голову, а джинсы стряхнув с ног прямо на пол, как это делал перед сном. Я нырнул в душ. То обжигаясь кипятком, то застывая от ледяной воды, я кое-как освежился, затем наскоро вытерся и выскочил из ванной. Натянув любимые шорты и свежую, только что постиранную, молочно-белую рубашку с короткими рукавами, я ринулся назад, в прихожую.

Свежий апельсиновый сок с капелькой лайма – идеальное средство, чтобы освежиться и произвести впечатление на избранницу.

Еще одна, последняя проверка – я рванулся назад, к окну студии.

Она ушла!

О, черт!

Нет. Постойте!

Она просто сменила место. Она просто сменила место! Теперь она лежала на скамейке прямо под моим окном. Боже мой. Но сколько времени у меня еще есть? Я взглянул на предательски переменчивое небо. Серая тень облаков-разрушителей уже надвигалась с запада.

На этот раз я преодолел лестницу как чемпион по прыжкам через коня, уверенно опираясь руками на перила и совершая резкий прыжок на каждом повороте. Рюкзак больно бил меня по спине. Я вылетел из входной двери, сандалии шлепали по ступням, как ласты обезумевшего тюленя, пока я мчался по Бристоль Гарденс – поворот налево, к входу в общественный сад.

Который был закрыт.

О, боже, только не это! Неужели такова участь человека – всегда переживать разочарования и потрясения, впадая в праведный гнев при столкновении с явной несправедливостью?

Некоторое время я стоял недвижно, застыв посреди улицы Формоза, как долго странствовавший турист, растерянно жмурящийся от летнего солнца перед галереей Уффици: «Закрыто до следующего года из-за срочных реставрационных работ». Широкие, белые, непреодолимые двойные ворота примерно три с половиной метра высотой, насмехались надо мной, ярко сверкая на солнце. Ничего другого не оставалось. Мне придется проделать долгий путь, обогнув весь сад, чтобы войти через другой вход, с противоположной стороны. Я развернулся и рванул в обратном направлении, вверх по холму.

И вот наконец я вступаю в рай: внешне спокойный и невозмутимый, но мое сердце бешено колотится о ребра, как о прутья клетки. Я на пути к открытому участку сада, огибаю деревья, ступаю по траве, раздвигая ветви каштанов, еще немного – и вот она. Вот она – Венера с подушкой на скамейке.

В пятидесяти шагах от нее я намеренно хрустнул гравием. Она подняла глаза. Я ступил на траву и медленно пошел через лужайку, разделявшую нас. Черный кот лизал белую лапу.

Чертов свежий апельсиновый сок!

О чем, ну, о чем, ну, о чем я думал? Только полный идиот может предложить незнакомой женщине – с которой никогда не встречался, которую видит в первый раз, и то издалека, – угоститься апельсиновым соком? Какого черта я делаю? Она была передо мной: невинная женщина, занятая своими мыслями и делами, вполне счастливая, не нуждающаяся в мужском внимании, она хочет читать, хочет наслаждаться солнечным теплом и светом, хочет просто жить собственной жизнью. И вот он я… Что в меня вселилось? Бога ради, повернись назад, задай себе вопрос: что должна подумать женщина, когда какой-то неизвестно откуда взявшийся обормот врывается в ее ясный и безмятежный день и навязывает дурацкую идею пикника со свежим апельсиновым соком, и у него в рюкзаке не только кувшин с холодным напитком, но и два – два – стакана? Очнись, Джексон: только вообрази, как она потом будет рассказывать друзьям об этом эпизоде – их лица искажаются от неудержимого приступа смеха, – вообрази, как она рассказывает эту историю о жалком, жалком ничтожестве. Апельсиновый сок. Разве может быть что-нибудь ужаснее? Может быть что-нибудь более противоестественное?

Противный сам себе и чрезвычайно напуганный, я чувствовал, как мой талант заводить легкую беседу испаряется, как дезертирующий призывник, по мере того, как я приближаюсь к ней. Но одеревеневшие ноги автоматически несли меня вперед.

В тридцати шагах от нее предполагаемое фиаско приобрело масштаб истинной катастрофы. Это было невероятно и бесцеремонно: она приготовилась встать со скамейки. Сначала она повернулась, чтобы сесть, ее великолепные колени сверкнули на миг из-под сарафана. Затем она забрала подушку и… просто встала.

Двадцать шагов. Я испытывал сплошной, непередаваемый ужас. Внезапно она начала двигаться ко мне. Это было страшно – безнадежно – разрушительно. Свет померк. Она пошла через лужайку, срезая угол. Расстояние между нами теперь сокращалось с удвоенной скоростью.

Я: «Скамейка свободна?»

Она: «Она в вашем распоряжении».

Я: «Спасибо».

А потом она ушла, оставив лишь легкий аромат миндального лосьона от загара, тихий звук удаляющихся шагов по гравиевой дорожке – там, за моей спиной. Шесть шагов, семь, восемь. Я дошел до скамейки. Сел. Посмотрел ей вслед. Она уже скрылась из вида.

Поверхность скамейки еще хранила ее тепло.

«Скамейка свободна?»

Скамейка свободна?

Эта чертова скамейка свободна?

Конечно, она свободна, мой дорогой Джаспер, она встала с нее, взяла вещи и решительно удалилась восвояси. Можно ли найти более очевидное свидетельство этому?

Говорю вам, все было очень и очень плохо. Я уже сказал, что потерпел поражение. Я винил во всем гороскоп. Я винил во всем плохую карму. Я винил своих родителей. Я винил ее. Я винил состояние шока, в которое впал при ее приближении. Если бы она не выглядела так… Да, кстати, нельзя дольше уклоняться от своих обязанностей повествователя. Итак, у нее были тонкие, аккуратные черты лица, как у модели, рекламирующей парфюмерию, только мягче, изящнее и без отпечатка профессиональной привычки к позированию в профиль и анфас. Дневное солнце бросало красноватый отсвет на ее прелестный носик и ускользающую улыбку, когда она шла мне навстречу, и улыбка эта становилась бесценной благодаря легкому изгибу уголка губ книзу. Ее губы – мимолетное очертание запечатлелось в моей памяти, пока мы проходили мимо друг друга – были не слишком тонкими и не слишком полными, но, как я заметил, нижняя была чуть прикушена. Ее брови, как и волосы, были светлыми. Глаза были пленительного орехового цвета – и взгляд их показался мне быстрым и уверенным. Все вместе, как я помню, произвело неописуемое впечатление, казалось, она бросала вызов – слишком красивой она была.

О, да, я все это знаю, и это подавляет меня. Но дело в том, что начиная с этого безнадежного момента – лежа на ринге, чувствуя головокружение, резь в глазах, шум крови в ушах, когда рефери уже досчитал до девяти, – я уже планировал матч-реванш.

Прежде всего я позвонил Уильяму.