Далеко от неба - Александр Федорович Косенков

по себе станет. Особо, если с похмела. Правду говорю. Такая матершинница… Я на месте Бога, если он, конечно, в наличии, близко бы её до себя не допустил. Да и он ей, если хорошенько сообразить, без особой надобности. Теперь вот некоторые снова задумываться стали насчет религии. Лично так считаю — если Бога нет, живи, не живи — полная бессмысленность получается. Так, нет?

— Так.

— Значит, согласный?

— Если неверующая, то отпевание не положено.

— Ей, конечно, твое отпевание до лампочки. А я вот чего делать должон? Ежели по совести?

— Помолитесь за упокой души новопреставленной… Как звали покойницу?

— Звали-то? Звали, конечно. Может, проявите какое ни на есть сочувствие? Дохромаем до моего места жительства, помянем покойницу, чтобы ей на том свете не шибко скучно было. Хромать, понятное дело, я буду, поскольку рысь пятку наскрозь прокусила. Дикая животина — никакого соображения. Много я теперь, колченогий, наохочусь? Во! — Мужик сунул под нос отцу Андрею фигу. — Потому и баба со мной жить отказалась. Без интересу ей с хромодырым маяться. Собрала свои бабьи причиндалы — и на прииск поварихой. А преждевременный инвалид живи как желаешь. Как, по-вашему, по-божественному — правильно это, нет?

— Так она у вас на прииске померла?

— Она-то? Не-е. Чего ей сделается? Поперек себя здоровее. Это другая померла. Я и звать-то её как, не всегда помню. Болела-то всего ничего. Ты, говорю, Петровна, не сомневайся, похороню, как родную. Поминки само собою, а если еще сам гражданин священник слово какое напутственное произнесет, тогда моя прежняя вовсе от зависти назад прибежит.

— Значит, померла ваша сожительница?

— Ну. Мне, говорит, чем с тобой сожительствовать, легче помереть. Вот и померла, дура. Тут всего и делов — до лесопилки, улица Шестнадцатого партсъезда, дом четыре. На мотоцикле — раз чихнуть.

— Это ваш мотоцикл? — Отец Андрей посмотрел на стоявший посреди двора старенький мотоцикл с коляской.

— Ну. Привел. Сам на ём не могу по причине неспособности к легкой технике. Пассажиром — с полным удовольствием. Дорогу буду показывать и все остальное.

— Что «остальное»?

— Так в магазин. На сухую ложку и муха не сядет. Таисья тоже нипочем не поймет. Скажет, не по-людски так-то, если не помянем как положено.

— Какая Таисья?

— Так покойница, я тебе который раз объясняю.

— А говорите — «скажет».

— Ну. С того свету. Вот если честно, имеется тот свет, нет?

— Смотря что иметь в виду под тем светом.

— Да хоть что. Если имеется, смотри, какой интересный расклад получается. Я, к примеру, тут помираю, а там объявляюсь живой и здоровый. И хромать не буду. Так?

— Ладно, поехали.

— Куда?

— К вам.

— Сейчас?

— Конечно.

— Ёкэлэмэнэ! А я с Кандеем поспорил — не поедете. На два «ландыша».

— Что вы имеете в виду?

— Парфюмерию. «Ландыш серебристый», два бутылька. Он же, гад, теперь с меня, с живого, не слезет.

Отец Андрей тем временем подошел к мотоциклу и, не очень уверенно утвердившись на покосившемся седле, завел видавшую виды машину. Треск мотора заглушил слова продолжавшего что-то объяснять, но почему-то не подходившего ближе посетителя. Отец Андрей сделал круг по двору и подъехал вплотную к попятившемуся мужику.

— Садитесь.

— Во, мать твою… — пробормотал тот и с явной неохотой стал усаживаться в коляску.

— К лесопилке?

— Ну…

Отец Андрей сделал еще один круг и довольно уверенно направил мотоцикл к воротам. Но на выезде из ворот пришлось резко остановиться. На дороге, преграждая путь, стояла Аграфена Иннокентьевна. Она что-то сказала, но из-за треска старой, без глушителя, машины ни отец Андрей, ни его пассажир не расслышали ни слова. Тогда Аграфена Иннокентьевна подошла ближе и большой продуктовой сумкой что было сил огрела по сутулой спине съежившегося в испуге «вдовца». Отец Андрей заглушил мотоцикл и только тогда услышал последние слова Аграфены, которыми она сопроводила свою неожиданную экзекуцию:

— …прокут недоделанный. Стыда вовсе не осталось. Ты глянь, в какое место пришел, глянь! Нет, прощенья просить за все свои непотребства, пользуешься, что батюшка не огляделся, каким образом мы тут проживаем.

— Чего я сделал-то, чего?! — неожиданно закричал мужик, на всякий случай прикрываясь согнутой рукой от возможных повторных ударов. Товарищ священнослужитель сам предложил: «Поехали, ознакомимся с твоими обстоятельствами». Полностью его инициатива.

— Сожительница у него умерла, — растерянно сказал отец Андрей, слезая с мотоцикла. — Попросил помолиться над усопшей.

— Да кто с ним, паразитом вонючим, жить будет? От одного запаху его деколонного собаки нюх теряют. Какая б баба ни была, ей легше во всю жизнь мужика в глаза не видать, чем с таким огрызком в койку ложиться. Небось рассказывал, как рысь голыми руками изловил?

— А кто ногу изувечил? Кто? Не рысь, да? — не сдавался мужик, по-прежнему прикрываясь рукой.

— В капкан у Наськи Конышевой в погребе попал. Думаешь, не знает никто? Та бражку завела, а этот разузнал каким-то способом, полез. Наське тоже палец в рот не клади — волчий капкан настропалила. На своего мужика рассчитывала, так этот опередил.

— Ничего не опередил, он меня сам туда послал, сволота. Знал, видать.

— Без ноги, считай, остался, а брагу все равно вылакал.

— Так я для этой… анастазии. Больно же.

— Значит, никто у вас не умер? — с трудом сдерживая улыбку, спросил отец Андрей.

— Вполне могла такая ситуация получиться. Интересно было, как святое лицо на это дело среагирует.

— Ежели ты мотоцикл на прежнее место в сей момент не доставишь, Кандей такое обещался, даже говорить срамно.

— Всегда одно и то же обещает.

— Ну. Они, говорит, ему и так без надобности.

— Да пошел он… — грустно сказал мужик и, хромая, повел мотоцикл со двора.

— Чего, думаете, он всю эту канитель затеял? — спросила Аграфена Иннокентьевна, когда тот скрылся за забором.

— Думаю, из-за «Ландыша», — улыбнулся отец Андрей.

— Сам бы он сроду не допер. У него соображалка до первого пенька — сядет посидеть, откуда пришел, забывает. Был Сергей Афанасьевич, стал Серуня. Подсказали ему.