Черный Феникс Чернобыля - Владимир Анатольевич Ткаченко-Гильдебрандт

– Ян, я же тебе говорю, что наша цель освобождение Польши и воссоздание Речи Посполитой от моря до моря.

– Ну так занимайтесь этим на землях Великой Польши, оккупированной Пруссией, или в той же Галиции, в твоем родном Кракове, к примеру. Русский император в этом году дал нам конституцию, оставив государственность со всеми ее атрибутами, взяв нас лишь под свое августейшее покровительство. И у меня, и у Ганского почти все крепостные греческой веры. Однако я не занимаюсь крамолой исподтишка, как делают это мои достопочтенные соседи, выказывая на петербургских балах подобострастие в отношении лиц императорской фамилии и высших имперских сановников, в чем и заключается наша сущность.

– Ян, признайся, тебе всегда были ближе схизматики и жиды. Твои жены с детьми тебя по существу бросили; а в округе тебя считают фармазоном и чернокнижником. А среди твоих хлопов греческой веры бытует легенда, будто ты – оборотень, способный превращаться в седого волка, которому больше полутысячи лет. Особенно они опасаются его появления во время полнолуний. Да и твоя не проходящая, а, наоборот, усиливающаяся меланхолия якобы связана с этой тварью… Янек, к чему ты не прикасаешься, везде смерть.

Колодзейский внезапно почувствовал, что наговорил лишку и тут же смолк. Но назад уже было не отыграть.

– А что тебе, Матеуш, претило сказать мне это раньше. Верно, ты со мной мучился, бедолага. Ты ведь дворянин, пусть и из околичной шляхты, поступивший на службу к магнату – верх мечты для ваших полунищих застенков. Я тебе как брату всегда оказывал помощь. Помнишь, когда сильно занедужила твоя младшая сестра, я ее отправил в Лозанну – жива и здорова до сих пор, да и замужем. А сплетни и басни ваших бездельно слоняющихся ксендзов и их подпевал из фольварков меня мало заботят. А вот вас всех, поверивших в их сказки, мне искренне жаль. В очередной раз пополните ряды сибирских поселенцев, освободители вы наши!

– Ян, я дворянин, а посему прошу…

Граф резко повелительным тоном перебил бывшего секретаря:

– Ну коль ты дворянин, Матеуш, так и отвечай, как дворянин.

Потоцкий встал из-за стола и вынул из дубового секретера бутылку старого красного портвейна «J. W. Burmester» и два бокала, налив их сразу доверху. А затем позвонил в колокольчик – и на его зов вскоре появился старый лакей Охрим.

– Прикажи, милейший, явиться ко мне егерю Стецьку Моргуну, да поскорее.

– Что ты задумал? – нервно разволновавшись, дрожащим голосом произнес Колодзейский.

Ян Потоцкий находился у секретера, над которым висели два его ярких гранатовых ковра: «Миздар», ткавшийся Саят-Новой, и еврейский, исполненный Хаимом Ткачом Мураховским.

– Вы же говорите, что оборотня можно убить лишь серебряной или золотой пулей. Во-первых, она уже готова; а во-вторых, тебе представится такая возможность. Ну что ж, сыграем с тобой в сопрано или гусарскую рулетку, тем самым разрешив нашу полемику, в которой, как видно, никто не согласится с доводами другого.

Уже бывший секретарь знал, что решимости графу не занимать, а потому не проронил ни слова, подчиняясь сказанному и наблюдая. Потоцкий поднял бокал, повелев взглядом Колодзейскому сделать то же самое, чокнулся с ним и уверенным залпом выпил его содержимое до дна. Матеуш разве что пригубил глоток. Тут на пороге возник Стецько Моргун.

Потоцкий приказал егерю вынуть из нижнего ящика секретера деревянный короб с дуэльным набором Жана Лепажа, попросив поставить его на стол. Затем достал из кармана выточенную им серебряную пулю, продемонстрировав, что она идеально подходит по калибру обоим пистолетам. Далее он строго повелел Моргуну выйти из кабинета, в приемной зарядив, как и полагается, пулей с порохом один из пистолетов, а другой оставить незаряженным и вернуться обратно в кабинет с дуэльным набором, что Стецько скоро и сделал, в полном смятении сопя покинув панское помещение.

Граф встал перед раскрытым коробом положенного на столе дуэльного набора и торжественно промолвил:

– Итак, Матеуш, у нас четыре событийных вероятности: либо я погибаю от серебряной пули, и за тобой остается слава губителя оборотня; либо ты погибаешь, и я переправляю твоим родственникам твою эмеритальную выплату, увеличив ее по такому обстоятельству в два раза; если происходит осечка у меня, то я тебя отпускаю без претензий, как и обещал, а если происходит осечка у тебя, то ты пишешь развернутое донесение в «Особенную канцелярию» Министерства внутренних дел по готовящейся бессмысленной и братоубийственной смуте в Царстве Польском и Юго-Западном крае. Надеюсь, условиями поединка ты удовлетворен?

– Не стану отрицать, Ян, условия меня устраивают. Как дворянин готов их исполнять. Но, позволь, задать тебе один вопрос перед этим. Почему ты не написал ни строчки по-польски, а начал упражняться уже и по-москальски? Не потому ли, что желал понравиться больше франкоговорящему петербургскому свету и тамошней академии?

– Отвечу тебе, хоть ты, как мне кажется, не поймешь и горше обидишься. Наш язык еще очень провинциален, а наш народ еще темен и более невежественный, нежели ненавидимые тобой москали и греческие схизматики. И вот в очередной раз вы желаете его возмутить ради призрачных и эфемерных целей, в основе которых лишь ваша спесивость и гордыня. Русские вельможи имеют театры из крепостных, и пусть таким образом, но приобщают свой народ к культуре, а для нас это немыслимо: хлоп должен оставаться хлопом… Но приступим к поединку. Находясь рядом со мной, будучи дворянином, все равно ты ничего не уразумел ни в моем призвании, ни в моей деятельности. Это и отягощает мою мигрень большим бременем. Жаль, Матеуш, очень жаль…

Для жребия граф изготовил две бумажки с номерами 1 и 2 и, сложив каждую в трубочку, поместил их в своей демисезонной шляпе и предложил тянуть первым Колодзейского. Тот вынул бумажку, развернул ее, показав надпись на ней № 2.

– Стало быть, я первый, – сказал Ян Потоцкий и, не мешкая, сохраняя самообладание, потянулся за пистолетом.

Граф взял пистолет и поднес его к правому виску и, недолго думая, нажал на курок. Выстрела не последовало.

– Осечка или незаряженный чистый пистолет, – как-то совсем по обыденному подытожил Потоцкий, – теперь прошу тебя, Матеуш!

Колодзейского пронизывал трепет, который ему удавалось обуздать лишь большим усилием над собой, глаза налились кровью то ли от страха, то ли от ненависти, а возможно, от того и другого, дрожали лодыжки ног, что было не заметно, поскольку дуэлянты сидели за столом. Видя его замешательство, граф особо не торопил,