Вооружение Одиссея. Философское путешествие в мир эволюционной антропологии - Юрий Павлович Вяземский

Проснувшись поутру, свой день

Он отдавал на волю бога,

И жизни не могла тревога

Смутить его сердечну лень…

И жил, не признавая власти

Судьбы коварной и слепой;

Но, Боже, как играли страсти

Его послушною душой!

С каким волнением кипели

В его измученной груди!

Давно ль, надолго ль усмирели?

Они проснутся: погоди.

(Выделено, разумеется, мной. – Ю. В.)

Лишь немногие философы догадывались, что страсти разуму не подвластны, и если разум хочет играть роль полководца, то против

враждебной страсти ему надлежит вооружить страсть дружественную ему, и лишь при этом условии, может быть, удастся выиграть сражение. Так, Платон в схватке разумного начала с вожделеющим рекомендовал привлекать на службу разуму «яростную» часть души: она-то легче и надежнее разберется со страстями, так как сама по себе страстная, по крайней мере, частично. Спиноза, как мы помним, призывал трансформировать аффекты-страсти в аффекты-действия, неразумные пассивные состояния – в активные и разумные. Аффект, как неоднократно указывал Спиноза, может быть побежден только аффектом!38

Отсюда, казалось бы, еще ближе до потребностной теории. Но занесенной было ноге ступить некуда. Эти европейские умники слишком уж опираются на свой разум. Неразумные аффекты – плохие, разумные – хорошие. Такую философию не только Пушкин – любой рассуждающий русский алкоголик запросто поколеблет и опрокинет. Он вам мигом докажет, что пьет он исключительно разумно, со знанием питейного дела, с учетом личных причин и окружающих экономических, социально-политических и культурно-исторических обстоятельств и что теоретически и практически, умозрительно и интуитивно, индуктивно и дедуктивно в России логично, художественно и религиозно именно пить, а не пить в России – неразумно и недействительно. Спиноза, конечно, великий философ, но где ему, голландскому еврею, понять русскую душу, испытать российскую вековую неудовлетворенность, причаститься евразийской дионисийской жажде!..

§ 19

Никто из известных мне великих философов не предпринимал попытки системно классифицировать потребности (или стремления, влечения и т. п.) так, как это сделал Павел Симонов. Сам Симонов отмечает, что «мы не располагаем их обоснованной классификацией, традиционно ограничиваясь делением потребностей на материальные и духовные, на естественные (биологические) и культурные (исторические)»39.

Странное дело, но с особым упорством игнорировались потребности идеальные, духовные, то есть те, удовлетворению которых была подчинена жизнь философов и ученых. Великий Гегель ввел в свою систему понятие Потребности, но использовал его почему-то лишь для описания социально-экономических явлений. Конрад Лоренц в число своих «основных драйвов» никогда, насколько мне известно, не включал исследовательский инстинкт животных.

Ни у кого мы не встретим потребностной триады. При особом желании можно, конечно, усмотреть нечто похожее в психической триаде Платона, вожделеющее начало объявив витальными потребностями, яростное – социальными, а разумное – идеальными (судя по тому, как на основе этой триады Платон затем стратифицирует свое идеальное государство, у нас есть для этого некоторые основания). Но стоит ли примысливать, причитывать потребностный подход тому, кто движителем и основой жизни провозгласил субстанциальные идеи?

§ 20

Тем паче никто из известных мне философов не вводил принцип потребностной доминанты с обязательным различением трех видов доминант: ситуативной, практической и доминанты жизни. Никто не предлагал нам иерархию потребностей в качестве антропологического инструмента (матрицы, методики) для оценки, изучения и прогнозирования поведения особи, индивида, личности.

Некоторые сотрудники Симонова говорили ему: доминанта? в западной науке даже термина такого нет. Пусть будет так, пусть в нейрофизиологии, на клеточном уровне, в понятии доминанты нет исследовательской необходимости (хотя я в этом не уверен). Но, слава Богу, есть на свете исследователи, которые могут и хотят взглянуть выше и шире отдельной клетки. И чем шире и выше хотят исследовать, тем больше они будут нуждаться в «принципе доминанты», открытом академиком Алексеем Ухтомским и применительно к потребностному анализу развитом и дополненном академиком Павлом Симоновым. Дерзну предсказать, что со временем принцип доминанты преобразуется в доминантологию как направление в совокупном гуманитарном мышлении, и скоро теоретическая основательность и практическая продуктивность той или иной гуманитарной науки будут оцениваться по тому, использует она принцип доминанты или не использует.

§ 21

Когда потребность не определена как движущая сила, метафизически устремленная мысль неизбежно приходит к божественной детерминации всего и вся, и сознательно или бессознательно, в контексте или в подтексте содержится мыслительная установка на некий антропологический теизм (или деизм, или пантеизм). «Движущая сила тел, – учил Декарт, – …не что иное, как воля Божья… Естественная причина не есть реальная и истинная причина, а причина случайная, определяющая решение творца природы действовать тем или иным образом в том или ином случае»40. У Спинозы, кроме божественной субстанции, вообще ничего нет. У Локка, как заметил Бертран Рассел, человеческое поведение по сути «подкрепляется» вознаграждением или наказанием на том свете: Бог ниспослал определенные нравственные правила; те, которые им следуют, пойдут на небо, а которые решатся их нарушить, пойдут в ад41. И так, от Фалеса до самых последних времен, до недавней истории на Патриарших, Бог всем управляет, все желает, мыслит и во всем действует, даже когда от Него в человеческих представлениях осталась лишь некая теоретическая абстракция, космический перводвигатель, философский абсолют, категорический императив или иррациональная мировая воля.

Поймите меня правильно, я не против Бога – я против «deus ex machina», «божка из машины», с помощью которого все пытаются объяснить. Этот наряженный в бога актер, спускаемый на корабельном канате на просцениум и торжественно объясняющий зрителям, как им выбраться из неразрешимых мыслительных противоречий, в которые их загнал драматург, этот «божок из машины», придуманный, как говорят, Еврипидом, – он и в театре многим не нравился, а в антропологических построениях выглядит почти криминально.

«Взять бы этого Канта, да за такие доказательства года на три в Соловки». Помните? Берлиоз от этой девственной реплики Ивана Бездомного сконфузился. Но Воланду предложение понравилось, «даже привело в восторг». «Именно, именно, – закричал он, и левый зеленый глаз его, обращенный к Берлиозу, засверкал, – ему там самое место! Ведь говорил я ему тогда за завтраком: „Вы, профессор, воля ваша, что-то нескладное придумали!..“»42.

То, что Аннушка купила и разлила масло, наверное, без божественного участия трудно объяснить. Но то, что, напившись абрикосовой воды, Берлиоз стал икать; что в ответ на приветствие Воланда Михаил Александрович приподнялся и раскланялся; что, глядя на странного незнакомца, председатель МАССОЛИТа сперва подумал «немец», затем «нет, скорее француз», потом «нет, он не англичанин»; что предупредительный советский гражданин решил добежать до ближайшего телефона-автомата и сообщить в бюро иностранцев о сумасшедшем приезжем