Шепот тени - Александр Григорьевич Самойлов

— Прости, сэнсэй… — пробормотал молодой. — Просто скучно… Кто сюда придёт? Муха не пролетит.

— А вот этот? — ветеран кивнул в сторону Дзюнъэя. — Тоже никто?

— Комусо? — молодой стражник фыркнул. — Он и до туалета-то сам не дойдёт, не то что…

И тут Дзюнъэя осенило. Глупая, отчаянная, бредовая идея. Юмор отчаяния. Он сделал вид, что споткнулся о собственную тень, и с грохотом, достойным падения целого шкафа с посудой, рухнул на пол. Его посох с громким стуком покатился по полированному полу прямиком к ногам стражников. Он сам замер, свернувшись калачиком и тихо постанывая.

Молодой стражник прыснул со смеху.

— Смотри-ка! Корзина упала! — Он сделал шаг вперёд, чтобы поднять посох. — Эй, отец, ты там жив?

— Стой! — рявкнул ветеран, хватая его за руку. — Не двигайся с поста!

— Да это же просто слепой монах… — заныл молодой.

— А если это диверсия? А если он отвлекает? — старший стражник был параноидален, как и положено хорошей охране. — Сиди смирно! Пусть сам поднимается.

Дзюнъэй лежал, притворяясь, что не может подняться, и мысленно благословлял паранойю старого самурая. Это был его шанс. Он начал ползти. Неловко, медленно, по-пластунски, по направлению к своей палке, а значит, и к заветной двери. Он издавал жалобные хрипы, волоча за собой ноги.

— Эй, ты! Стой! — закричал ветеран, но сойти с поста он не мог. — Прекрати ползать, как жук!

Но Дзюнъэй уже дополз. Он ухватился за посох, а затем, как бы пытаясь встать, опёрся рукой о самую дверь в покои Такэды. Он сделал это — он прикоснулся к цели. Теперь оставалось самое страшное.

Дверь внезапно отъехала в сторону. Её отодвинули изнутри. На пороге возникла фигура Такэды Сингэна. Он был в простом домашнем кимоно, в руке он держал полуразвёрнутый свиток. Его взгляд скользнул по перепуганным стражникам, по молодому, застывшему с, наверно, открытым ртом, по ветерану, застывшему в почтительном, но виноватом поклоне, и, наконец, остановился на Дзюнъэе, распластавшемся у его ног.

Наступила тишина, звенящая, как натянутая струна.

Такэда поднял бровь.

— Ко мне во дворец пробрался шпион? Или это новая практика монахов-аскетов — валяться в ногах у грешных правителей? — Его голос звучал спокойно, но в нём чувствовалась лёгкая усталая ирония.

Дзюнъэй поднял голову. Он посмотрел сквозь щели тэнгая на лицо человека, которого должен был убить. Он видел усталость вокруг глаз, складку концентрации между бровями, следы чернил на пальцах. Он видел не тигра, а человека.

И тогда он сделал это. Он нарушил все правила, всю свою легенду. Он не замычал, не заковылял прочь. Он прижал палец к корзине на уровне губ в универсальном жесте «тише», а затем указал внутрь покоев, на себя и на Такэду. Его движение было быстрым, точным и абсолютно не свойственным слепому.

Глаза Такэды сузились. Исчезла всякая ирония. Взгляд стал острым, пронзительным, тем самым взглядом полководца, который видел насквозь. Он несколько секунд изучал фигуру у своих ног. Молчание стало густым, как смола.

— Оставьте нас, — тихо, но чётко произнёс Такэда, не отводя взгляда от Дзюнъэя.

— Но, господин… — начал ветеран.

— Я сказал, оставьте нас, — повторил Такэда, и в его голосе не было места для возражений. — И никого не впускайте.

Стражники, бледные от изумления и страха, отступили и замерли в почтительном поклоне. Такэда отступил на шаг внутрь комнаты, давая понять, что нужно входить.

Дзюнъэй поднялся. Он переступил порог. Дверь за его спиной медленно закрылась, оставив его наедине с самым могущественным человеком в провинции. Он слышал, как его собственное сердце стучит в ушах. Он стоял в центре комнаты, в лучах света, падающих из окна, а перед ним был Тигр Каи.

* * *

Воздух в покоях Такэды был густым и тяжёлым, как будто его откачали из самой глубины подземной пещеры и принесли сюда, чтобы подавить любого, кто посмеет войти без приглашения. Дзюнъэй стоял на коленях в центре комнаты, чувствуя на себе вес этого взгляда. Такэда Сингэн не сидел на своём возвышении. Он стоял перед ним, заложив руки за спину, и его неподвижная фигура казалась вырезанной из тёмного гранита. Его глаза, узкие и пронзительные, изучали Дзюнъэя с холодной, безжалостной внимательностью хищника, который решает, съесть ли добычу сразу или поиграть с ней.

— Итак, — голос Такэды был тихим, но он резал тишину, как лезвие. — Ты не тот, за кого себя выдаёшь. Ты не просто слепой монах. Ты даже, я подозреваю, не немой. Так кто ты?

Дзюнъэй медленно поднял голову. Сквозь щели тэнгая он видел лишь смутные очертания, но чувствовал пронзительность этого взгляда. Он сделал глубокий вдох. Его собственный голос, после долгого молчания, прозвучал хрипло и непривычно громко.

— Я… глаза, которые видят тень, падающую на вас, господин.

Такэда не сделал ни единого движения. Ни один мускул на его лице не дрогнул.

— Тень? — он произнёс это слово с лёгкой насмешкой. — От чего? От вражеского копья? От кинжала убийцы? Или, может, от моей собственной неуверенности?

— Тень предательства, — тихо, но чётко ответил Дзюнъэй. — Она длинна и тянется не от границ Каи.

Он умолк, не желая говорить больше. Слишком много информации сейчас будет похоже на ложь или провокацию.

Такэда медленно прошёлся перед ним. Его шаги были бесшумными на мягких татами.

— Очень поэтично. И очень удобно — говорить намёками, не неся ответственности за слова. Допустим, я тебе поверю. Почему я должен доверять глазам, которые скрыты прутьями корзины?

И началась проверка. Холодная, методичная, как допрос.

— Ты говоришь, что видел многое. Сколько стражников стоит у восточных ворот внутренней стены в полдень?

— Четыре, господин. Двое у ворот, двое на стене. Старший из них — самурай с шрамом на подбородке, он любит есть жареные каштаны на посту.

— Что подавали на ужин генералу Ямагата три дня назад?

— Тушёную утку с редькой. Он был недоволен, что она была слишком жирной, и отдал половину своему оруженосцу.

— Как зовут жену начальника конюшен?

— Её зовут Мидори, господин. Но все зовут её О-Цубу, «Горшок», за её… округлую форму и вспыльчивый характер. Она родила ему трёх дочерей и постоянно бранит его за то, что тот не учит их грамоте.

Дзюнъэй отвечал не задумываясь. Мельчайшие детали, подмеченные за недели наблюдений, выстраивались в чёткую картину. Он был живой энциклопедией замковой жизни.

Такэда слушал, его лицо оставалось непроницаемым. Вопросы становились тоньше.

— Мой советник Хондзи… какой палец он задевает, когда лжёт?

— Он не задевает палец, господин. Он трогает мочку своего левого уха. И его взгляд чуть уходит вверх и вправо.

Наступила