Большой пожар - Владимир Маркович Санин

– Слово для сообщения имеет Потапыч! – провозгласила Машенька.

– Какое там слово! – проворчал Потапыч. – Как на собрании… В общем, деньги вам причитаются. Вы платили по сто рублей, а для туристов положено по шестьдесят. Одним словом, получайте по сорок рубликов на душу обратно!

Короткая, но яркая речь Потапыча была встречена бурными аплодисментами.

– Катер! Катер! – закричали Юрик и Шурик.

– Снова они первые заметили, – огорчилась Ксения Авдеевна. – А я-то все глаза проглядела.

– Ну, собирайтесь, друзья, – со вздохом сказала Машенька. – Я приду к причалу с вами проститься.

– А вы? – хором воскликнули все.

– Приезжает директор турбазы, мне нужно сдавать дела, – огорченно ответила Машенька. – В Москве увидимся обязательно!

– Так вы остаетесь? – вырвалось у Антона.

Машенька пристально посмотрела на него и ничего не ответила.

Антон пожал плечами, и мы пошли собираться. Мой друг был неразговорчив. Он запаковывал в чемодан вещи и не смотрел на меня. Несколько раз он равнодушно поглядывал в окно, делая вид, что ищет Шницеля, и мычал про себя что-то невнятное. Потом, чувствуя на себе мой пристальный взгляд, начал бодро насвистывать какую-то мелодию, в которой я с трудом узнал ускоренный раза в три похоронный марш Шопена.

– Приятно уезжать в таком безоблачном, жизнерадостном настроении, правда? – по возможности невинным голосом поделился я своим наблюдением.

– Оставь при себе свои идиотские реплики! – возмутился Антон. – Тоже еще психолог нашелся!

В дверь постучали. Антон вздрогнул. В комнату вошла Машенька.

– Почему вы за столом не записали мой адрес и телефон? – без предисловий набросилась она на Антона.

Мой друг уже взял себя в руки.

– А я и не собираюсь у вас лечиться! – вызывающе ответил он. – Вы сами сказали, что у меня вместо нервов капроновые нитки.

Машенька сердито посмотрела на Антона.

– Вы меня удивляете, – непривычно громким голосом сказала она. – Если вы немедленно не запишете мой адрес, то я…

– То вы? – глядя в сторону, спросил Антон.

– То я рассержусь и никогда не буду с вами разговаривать!

– Может, мне уйти? – спросил я, чувствуя себя явно третьим лишним.

Антон резко повернулся. Лицо его пылало.

– Чего ты хочешь? – яростно спросил он, хватая Машеньку за руку. – Ну, говори… девчонка!

Машенька молча покачала головой.

– Говори же, черт возьми! – взревел Антон.

– Говори сам, – тихо сказала Машенька.

– Ну что мне с ней делать? – простонал Антон, жалобно глядя на меня. – Я же говорил тебе, что она тигрица!

Я деликатно вышел из комнаты и прикрыл за собой двери.

1965

Одержимый

Оверкиль, товарищи, это опрокидывание судна вверх килем, отчего оно быстро и неизбежно гибнет вместе с экипажем.

(Из выступления капитана Чернышева)

Соболезнование ЦК КПСС и СОВЕТА МИНИСТРОВ СССР

В результате жестокого шторма, сопровождавшегося морозами до 21 градуса и интенсивным обледенением, 19 января с. г. погибли находившиеся на промысле в Беринговом море средние рыболовные траулеры «Бокситогорск», «Севск», «Себеж» и «Нахичевань».

Центральный Комитет КПСС и Совет Министров СССР выражают глубокое соболезнование семьям погибших на своем посту моряков советского рыбопромыслового флота.

«ПРАВДА», 11 февраля 1965 г.

Первое знакомство с капитаном Чернышевым

Теперь, когда экспедиция закончилась и волнения, ею вызванные, поулеглись, пришло самое время объективно и по возможности подробно рассказать об этой истории: она обросла слишком многими наслоениями, и человеку, слышавшему ее из разных уст, весьма трудно понять, что же произошло на самом деле. Одни в запальчивости говорят, что Чернышева нужно судить, другие требуют его наградить, третьи берут сторону Корсакова, четвертые… Словом, сколько людей, столько мнений!

Взяв на себя смелость рассказать о происшедших событиях, я исхожу из следующего. Во-первых, на «Семене Дежневе» я был от первого до последнего дня, причем не как член экспедиции, а как прикомандированный: немаловажное в данном случае преимущество, ибо ни в спорах, ни в принятии решений не участвовал и посему могу с большими, чем кто-либо, основаниями претендовать на роль летописца. Во-вторых, профессия приучила меня с чрезвычайной осторожностью прислушиваться к чужим мнениям и не принимать их на веру, а всегда стараться выслушать другую сторону: в легковерной молодости я не раз ошибался и захлебывался восторгом там, где следовало по меньшей мере проявить сдержанность. Поэтому, работая над очерками, я стремлюсь не попадать под влияние даже собственных симпатий и антипатий, обязываю себя к беспристрастному изложению событий. Ну а получается это или нет – вопрос другой.

Несколько слов о себе. Зовут меня Павел Георгиевич Крюков, мне тридцать семь лет, и по профессии я журналист. Работаю в редакции областной газеты разъездным корреспондентом, издал книгу очерков о своих земляках, знаменитых и безвестных. Меня считают неудачником (за пятнадцать лет работы ни заметных отличий, ни большой прессы не получал, по службе не продвинулся, жена ушла к другому, мебель в квартире обшарпанная и прочее), но сам к себе я отношусь более снисходительно: бродячая жизнь мне по душе – Дальний Восток изъездил вдоль и поперек и повидал кое-что, на мебель мне плевать, а Инна обязательно должна была уйти (не женись на красавице, если сам рылом не вышел!), поскольку каждый вечер весь город любовался ею по телевизору и письма к ней таскали мешками. Не буду лукавить: к успеху я вовсе не равнодушен и в минуты расслабления думаю о том, что достоин лучшей участи; как и любой мой коллега, я мечтаю набрести на своего «настоящего человека» и поймать на перо неповторимое мгновение, но самое интересное, как давно доказано, происходит до нас или после нас, впрочем бродить по свету я еще не устал, так что надежды не теряю.

Итак, с чего начать?

Будь я кинематографист, начал бы свою картину с такого эффектного кадра: ураган, бушующее море, волны высотой с двухэтажный дом и вдали виднеется что-то похожее на айсберг. Крупный план: это вовсе не айсберг, а сплошь закованный в лед, от клотика до ватерлинии, крохотный кораблик, неведомо каким чудом удерживающийся на плаву. Или: на воду спускается шлюпка, в ней рулевой матрос и человек с низко склоненной головой. Лица этих людей не видны, но зритель догадывается, что происходит нечто необычное, драматическое…

Кинематографиста, однако, из меня не получилось (два сценария были зарублены на телевидении), а раз так, лучше всего отказаться от эффектов и начать последовательно излагать события.

На борту «Семена Дежнева» я оказался потому, что у моего битого, дряхлого и склеротичного «запорожца» долго не заводился двигатель. Его величество Случай! Я по натуре фаталист и