Битва за Адриатику. Адмирал Сенявин против Наполеона - Владимир Виленович Шигин

и растянулся во всем своем великолепии. Вскочив, красный как рак, он начал озираться в ожидании насмешек и улыбок. Но ничего этого не случилось. Стоявшие поодаль матросы даже деликатно отвернулись, чтобы не конфузить неловкого «союзника». Лишь один из них, пожилой рябой канонир процедил сквозь зубы:

– Уж до чего никчемный народ эти австрияки, даже по палубам бегать не могут!

– Что да, то да! – согласились с ним остальные. – Зато гонору, хоть отбавляй!

А на рейд Триеста уже входил, брасопя паруса, фрегат «Автроил». Капитан 2-го ранга Бакман привез известия весьма и весьма тревожные: французы заняли Рагузу и весьма деятельно готовятся к нападению на Бокко-ди-Катторо.

– Надо спешить и нам! – выслушав его, решил Сенявин. – Сворачиваем все ремонтные работы и готовимся к уходу!

Но не тут-то было! Мстительный и озлобленный Цах решил напоследок преподнести русским хорошую пилюлю. По его приказу солдаты внезапно захватили несколько стоявших у берега под погрузкой российских транспортов.

– Если вы не сниметесь с якоря в течении часа, я тотчас вручу все ваши суда французам! – передал он на «Елену».

Это была уже самая настоящая подлость!

Современник писал об этом историческом эпизоде словами выспренними, но верными: «Напрасно австрийские политики вооружали батареи хитрой дипломатии и коварства: Сенявин отразил их благоразумием, правотой и твердостью; написано старались оправдать поступок свой – правами, дружбою: Сенявин был решителен!»

На самом деле, узнав о действиях австрийцев, вице-адмирал весьма возмутился:

– Трусость и раболепство австрийцев перед Наполеоном не имеет границ! Но мерзость и гнусность в отношении своих же союзников вообще не поддается пониманию! Передать Цаху, что я готов поглядеть, где упадут ядра от его пушек и где мне должно стоять!

К Цаху был послан парламентер. На российских кораблях разом открылись порты, и в них появились черные жерла корабельных пушек. Со спущенных на воду шлюпок деловито завезли шпринги, чтобы сподручнее было, подтягиваясь на якорях, бить береговые батареи. Канониры встали подле пушек. Фитили курились. Сенявин наскоро составил диспозицию, распределив корабли обстреливать находящиеся против них форты. Себе оставил главную и сильнейшую цитадель.

Посланный лейтенант был с австрийским фельдмаршалом предельно лаконичен:

– Переговоров более никаких не будет! Если же вы через час не вернете нам с извинениями и в целости все суда, то тогда мы отобьем их у вас огнем своих пушек, а заодно и все ваши суда в порту! Если вы, господин фельдмаршал, хотите померяться с ними силой, то мой адмирал готов вам предоставить такую возможность!

…Вытащил из кармана часы-луковицу.

– Осталось уже пятьдесят девять минут! – сказал он со значением и удалился.

На австрийского фельдмаршала было страшно смотреть. Только теперь он понял, какую яму сам себе выкопал! Первые же залпы Сенявина станут полным крахом и без того уже изрядно подмоченной карьеры. Вена прямого столкновения с Россией ему не простит. Тут уж было не до сантиментов. Время не ждало!

– Быстрее, ради всего святого, быстрее, освободите все русские суда! – закричал Цах своим насмерть перепуганным адъютантам. – Известите Сенявина о моем нижайшем к нему почтении и сожалении происшедшей несуразности! И ради бога, быстрее!

Спустя час над всеми ранее захваченными транспортами вновь взвились российские флаги, а городская цитадель разразилась подобострастной салютацией в двадцать один залп, что на языке тогдашней дипломатии означало уважение наивысшего предела. Вместо ответа на «Елене» немедленно подняли отменительный сигнал боя и велели готовиться к съемке с якоря. В комендантском дворце адъютанты приводили в чувство своего престарелого фельдмаршала, которому от всех треволнений вдруг стало дурно.

Утром 27 мая корабли Сенявина навсегда покинули Триест, покинули под музыку оркестров, как победители. Следом за боевыми кораблями, выходили из гавани и освобожденные транспорты. Собранные в караван под охраной «Венуса», они были направлены в Катторо. Туда же был проложен курс и отряда Сенявина.

Корабли уже выходили в море, когда с берега на лодке местные рыбаки привезли еще одно неожиданное известие. Назначенный вместо нерешительного Молитора командующим генерал Лористон (решительный!) без боя только что занял Рагузу! Рассказали и то, что уже день спустя французы попытались покуситься на Катторо, но были остановлены, а потом и обращены вспять черногорцами и бокезцами, подкрепленными некоторой частью российских войск.

В Катторо спешили на всех парусах. Весь переход до Катторо Сенявин, мрачнее тучи, просидел в своем салоне, ни разу не показавшись наверху и никого к себе не вызывая.

– Ну как он там! – интересовались у заглядывавшего иногда к командующему денщика корабельные офицеры.

– А никак, – отвечал, пожимая плечами, тот. – Сидит, не емши, и все в оконце кормовое смотрит куда-то.

Весть о предательской сдаче Рагузы потрясла Сенявина до глубины души. Уже, наверное, в сотый раз вице-адмирал задавал себе один и тот же вопрос: в чем передоверился он рагузским нобилям и в чем его обманул Лористон! Ведь местные сенаторы имели полную возможность предупредить его о приближении французских войск, и тогда все было бы иначе!

Подробности падения Рагузы стали известны Сенявину несколько позднее. Как оказалась, к моменту переговоров Сенявина с сенатом, тот давным-давно уже был с потрохами куплен Лористоном. А потому когда передовой батальон французов подошел к городу, там его уже ждали, широко раскрыв ворота. Впрочем, для начала Лористон разыграл настоящий спектакль. Требования французского генерала к сенату Рагузы были более чем скромны. Он просил разрешения переночевать и пятьсот бутылок вина для освежения глоток своих солдат. Едва же вступив в город, Лористон сразу заявил, что покидать Рагузу вовсе не намерен, и напрочь отверг все требования нобилей о сохранении им старых свобод и привилегий, что так же клятвенно обещал ранее.

– Но вы же дали нам свое генеральское слово! – наивно вздумали было призвать Лористона к совести сенаторы.

Генерал рассмеялся им прямо в лицо:

– Какие могут быть сантименты! Слово мое, а потому я его забираю обратно! Отныне я объявляю Рагузу французской провинцией, и всякий из вас, кто нарушит наши законы, будет расстрелян лично мною! В ближайшее воскресенье я посажу на центральной площади дерево свободы, а потом мы все вместе станцуем «Карманьелу»… Поверьте, это будет очень весело!

А чтобы сенат понял, что он шутить не намерен, Лористон тут же опустошил не только республиканскую казну, но и вымел все серебро из местных церквей, не гнушаясь даже окладами. Впрочем, Лористон публично заявил всем о своем миролюбии.

– Я готов хоть завтра покинуть Рагузу, если Сенявин навсегда покинет Адриатику и передаст мне Катторо с… Корфу!

– Но ведь русские на это никогда не пойдут! – воскликнули наивные слушатели.

– Увы, тогда мне придется их выбивать, а вам оплачивать все мои издержки!

– Но ведь мы об этом не договаривались! –