Акамедия - Александр Ашотович Саркисов

– И какими судьбами здесь герой революции?

Он старательно грассировал, видимо, входил в роль. Колька засмущался.

– В массовке я, правда, со словами.

– Дурных ролей, батенька, не бывает, так что к черту всякое стеснение! А с рукой что, товарищ? – живенько поинтересовался то ли Лаврушин, то ли Ленин.

– Это я в гриме.

– Да ты, братец, артист!

Милую беседу прервало объявление по трансляции – «Массовке приготовиться!» Давыдкин, придерживая маузер, рванул к выходу на арену. Все уже собрались у занавеса, переволновавшийся Илья осматривал артистов, подойдя к Давыдкину, он в ужасе отшатнулся:

– Да вы пьяны!

Его тут же урезонил Артюхов:

– А где ты видел трезвых революционных матросов?

Сквозь щель занавеса были видны заполненные зрителями трибуны. Арена не освещалась, чтоб раньше времени зритель не увидел баррикаду, а трибуны были погружены в интригующую полутьму. Наконец начала заполняться правительственная ложа, не спеша рассаживались руководители области и города. Последним занял место первый секретарь Ленинградского обкома партии с царской фамилией, и в этот момент все погрузилось во мрак. Зазвучала тревожная песня «Вихри враждебные веют над нами».

– Массовка пошла!

Дружно выскочив на арену в полной темноте, все быстро заняли свои места. По арене и трибунам зловеще заметались лучи прожекторов, фрагментами высвечивая баррикаду и красное знамя. Песня закончилась, и дали свет, зал взорвался аплодисментами. Дав вдоволь налюбоваться зрелищем, комиссарша начала декламировать. Когда она заканчивала пламенную речевку, Давыдкин напрягся, сейчас его черед. Он подхватил без всякой паузы, зрители в полной тишине завороженно слушали. Каким-то не своим, а взрослым голосом настрадавшегося человека, требующего отмщения, Коля завершил, наддав громкости:

– Ваше слово, товарищ маузер Иосиф Ильич!

Грохнул залп «Авроры», жахнули литавры, и артисты вместе со зрителями запели «Вставай, проклятьем заклейменный…». Начинался концерт. Похоже, оговорочку никто не заметил, видимо, потому, что фамилия Маузер очень гармонировала с именем-отчеством Иосиф Ильич, да и в общем революционном контексте это звучало вполне естественно.

Оказалось, что это не совсем так, бдительный партиец, заместитель начальника факультета по политической части, расхождение с авторским текстом усек. Построив за кулисами еще не успевших переодеться курсантов, он носился перед строем, его возмущенный разум кипел. Понимая, что не он один мог расслышать концовку давыдкинской декламации, замначфака изрыгал:

– Да как вы посмели?! Да кто вам позволил?! Да еще в такой день?!

Он навис над раненым в руку Давыдкиным и, не убоявшись маузера, потрясал кулаками.

– А тебя, «Иосиф Ильич», за твою сионистскую пропаганду сгною!

Его понесло:

– И вообще, что у вас за внешний вид?! Почему брюки расклешенные?! Почему бескозырка на затылке?! Распоясались тут!!!

Обреченный Колька попытался оправдаться:

– Так мы же это, революционные…

Неожиданно в конце коридора показался адмирал. Он не шел – летел, шинель нараспашку, лицо сияло счастьем. Это был начальник политотдела Ленинградской военно-морской базы.

Замначфака бросил Давыдкина и кинулся встречать начальство.

– Равняйсь! Смирно! Товарищ контр-адмирал…

Тот махнул рукой.

– Да бросьте вы, вольно.

Он орлом парил вдоль строя, заглядывая в перепуганные лица курсантов. Подошел к замначфака и по-дружески хлопнул его по плечу.

– Ну что, коли дырку, сам первый секретарь обкома похвалил.

Адмирал обвел курсантов довольным взглядом.

– Ну порадовали, ну артисты! Всех поощрить! А где этот, с маузером?

Не ожидающий ничего хорошего Давыдкин вышел из строя, но адмирал обнял его по-отечески и, смачно причмокивая, поцеловал взасос три раза.

– Ну молодца, не подвел, а на какой ноте закончил! Тебя, сынок, поощрим приказом командира Ленинградской военно-морской базы.

Благородный порыв начальства беспардонно прервали.

– Позвольте пройти, товарищи.

Адмирал с презрением рассматривал сутулого взъерошенного мужика с каплей на кончике носа и свернутым революционным знаменем под мышкой. «И вот это вот посмело меня прервать?»

– Вы кто такой, товарищ?!

– Старший реквизитор Маузер Иосиф Ильич.

Курсант Гогенцоллерн

Андрюха Беловский предвкушал. Предвкушал, сидя на заднем ряду большого лекционного зала, поскрипывая старинной мебелью и пропуская мимо ушей трескотню преподавателя кафедры марксизма-ленинизма капитана II ранга Дебилко. Все складывалось как нельзя лучше, все хвосты по высшей математике он исправил и даже разобрался с физподготовкой, тело, рвущееся на волю, дергаясь в конвульсиях, умудрилось сделать три подъема переворотом. Почти двухмесячная отсидка в училище подходила к концу. Завтра суббота, и он как ленинградец получит увольнительную на ночь.

Дебилко заливался соловьем, объясняя значение марксистско-ленинской философии для революционного преобразования действительности. Андрей презрительно посмотрел на лезущего из кожи вон педагога, мелькнула мысль: «Интересно, а сам-то он верит во всю эту мутотень?» Беловский был латентный диссидент. Потеряв всякий интерес к Дебилко, Андрей предался сладостным мечтаниям. Уже завтра, предъявив скучающему на КПП мичману увольнительную записку, он выйдет на Двенадцатую линию Васильевского острова и вдохнет полной грудью. Дома первым делом сбросит форму и пойдет отмокать в ванной. И главное, пены побольше, чтоб торчали только нос и глаза, хотя глаза можно и закрыть. А потом приятный махровый халат, уютное кресло, наушники и последний альбом Deep Purple, и когда уже по второму разу зазвучит песня «Smoke on the water», из кухни начнут доноситься жизнеутверждающие запахи. На столе обязательный в таких случаях оливье, какая-нибудь зажаренная дичь, которую непременно состряпает соскучившаяся мать, и, если повезет, графинчик с водочкой. По случаю увольнения на ночь отец, конечно, рюмочку позволит. О девочках он не мечтал, комфорт он любил больше девочек. Резко прозвеневший звонок прервал поток его воображения. Не успевший досеять до конца разумное, доброе, вечное Дебилко огорчился, но никуда не денешься.

– Дежурный, закончить занятие!

Дежурный вскочил, громко хлопнув сидушкой.

– Встать! Смирно!

Оглядев аудиторию безнадежным взглядом, Дебилко подвел черту:

– Вольно! Все свободны.

На вечернем построении, перед ужином, старшина роты объявил, что вместо внезапно заболевшего курсанта Гусарова дневальным по арткорпусу заступит курсант Беловский. Не сказать чтоб Андрей сильно расстроился, но можно было прожить и без этого. Служба эта была чисто символической, на развод идти не надо, оружие получать не надо, просто сядь себе тихонько после самоподготовки и прокуняй до утра, вроде как чего-то охраняешь. Зато в графике нарядов будет жирная красная галочка, как будто был в полноценном наряде.

Ровно в 20.45 прозвучала команда «Закончить самоподготовку!». В арткорпусе захлопали двери, затопали прогары, старшины выгоняли из классов заучившихся келдышей. Курсанты строились и убывали в расположение рот. Там ровно в 21.00 все должны были сидеть по ленинским комнатам супротив телевизора и смотреть программу «Время» – важнейший элемент политико-воспитательной работы. Когда последний курсант покинул второй этаж, Беловский прошел по коридору и подергал двери в классы. Порядок, все закрыто и опечатано. Он прикрыл дверь, ведущую на лестницу,