Город пробужденный - Богуслав Суйковский

Мгновение неподвижности, последней, самой тяжкой борьбы. Рука уже дрогнула, готовая дать знак «уходи», Гидденем уже выпрямился, уязвленный и гневный, как вдруг женщина, низко склонив голову, спрятала лицо в ладонях и почти бросилась в маленькую спальню. Окон там не было, свет проникал лишь сквозь дверной проем из перистиля, завешенный тяжелой тканью.

Гидденем торжествующе рассмеялся и крикнул ей вслед:

— Погасить последнюю лампаду?

Привычка, вынесенная из храма, где вокруг изваяния всегда горели светильники, почтение к пламени или страх перед полной темнотой — все это вызвало ответ, но приглушенный вуалью голос был неузнаваем:

— Нет, нет! Не гаси!

Однако, когда Гидденем опустил за собой занавесь в кубикулуме, женщина не возражала. Не возражала она и тогда, когда жесткие, горячие руки принялись срывать с нее одежду — туника Керизы при этом безобразно треснула, — когда мужчина поднял ее, в безумном объятии едва не выбив из нее дух, и бросил на ложе.

Сгорая в дивном огне наслаждения, она лишь настолько владела собой, что одной рукой все время прижимала к лицу вуаль, ибо в кубикулуме не было совсем темно. Гидденем в возбуждении и спешке не заметил, что занавесь зацепилась. Сквозь щель падал отсвет лампады из перистиля, превращая тьму в какой-то красный, дрожащий, дивный полумрак. Очертания тел, тень, отбрасываемая крутой грудью женщины, проступали все отчетливее по мере того, как глаза привыкали к сумраку.

Порой свет отражался от гладких камешков мозаики, и светлые круги, пучки, стрелы света дрожали на стенах, на ложе, на телах. Когда Гидденем, изнуренный, восхищенный, опьяненный, охваченный нежнейшей лаской, чувствами, каких он не испытывал ни в одной из своих прежних любовных утех, лежал без движения, уткнувшись лицом в сладостную ложбинку между плечом и грудью женщины, — лучик света упал на скрытое вуалью лицо. Сверкнули широко раскрытые, затуманенные тканью, устремленные куда-то вдаль глаза.

— Ох, как странно ты смотришь! Можно испугаться таких глаз! — легко рассмеялся Гидденем.

Женщина тихо вскрикнула и быстро подняла руку, плотнее натягивая вуаль. И в этот миг тот же отсвет озарил ее бок, левую подмышку и поднятую руку, и стали видны два маленьких, так недавно замеченных родимых пятнышка. Несомненно, те самые!

Гидденем едва сумел совладать с собой. Он встал, не вскочил, но медленно поднялся, стараясь не касаться женщины, и поспешно оделся. Он говорил, не глядя на лежавшую.

— Я ухожу. По обычаю этой ночи не следует оставаться с одной. Посмотрю в садах… Тебя я не благодарю. Я знаю, благодарность подобает лишь богине. О, я принесу ей еще большие жертвы, хотя и входя сюда, уже принес щедрые… Ты тоже — как велит обычай — не узнавай меня, если когда-нибудь встретишь. Если, конечно, ты вообще обратила на меня хоть какое-то внимание. Я не достоин этого, да и не следует. Ведь… как чаша на богослужении или лампада, так и мужчина в эту ночь…

Женщина со стоном отвернулась и уткнулась лицом в подушки.

Гидденем осекся, понял свою неловкость и почти выбежал из домика, никого не встретив.

Он не пошел в сторону садов, где уже погасла большая часть светильников, а приглушенные смешки, хихиканье и вздохи заглушали обрывающиеся и затихающие звуки музыки. Вся роща дышала единым желанием, любовным стоном, безумием.

Гидденем ничего не слышал, не видел, не чувствовал. Он оттолкнул каких-то двух девушек, заступивших ему дорогу, — обеих прелестных, нагих и полубеспамятных от возбуждения, — отпихнул что-то шептавшего жреца, растоптал пучок цветов, брошенный ему прятавшейся в миртах женщиной.

Он вылетел за ворота и только теперь пришел в себя. Храм Танит был прекрасно виден в свете множества факелов, но он не взглянул, не мог взглянуть на святую обитель. Он бросился в лабиринты темных, кривых, незнакомых улочек — лишь бы дальше, лишь бы найти где-нибудь тишину и все обдумать.

Но город в тот день не спал, повсюду бродили люди, звучали песни, раздавалось бряцание лир и кифар, везде царило возбуждение.

Он заметил освещенный красным вход в лупанарий и замер в ужасе. Такого же цвета было пламя в той лампаде!

Лишь через мгновение он пересилил себя и двинулся к лупанарию. Он должен побороть страх, должен доказать себе, что все это — наваждение и бред!

На высоких табуретах перед дверью не было ни одной девушки, внутри зевала лишь какая-то толстая баба, верно, хозяйка. Сегодняшняя ночь была для таких заведений убыточной, гости предпочитали идти в рощу.

При виде гвардейца старуха оживилась и услужливо подбежала.

— Здравствуй, щедрый господин! Благодари богов, что привели тебя сюда, к старой Атии! Нигде такого вина не сыщешь. Только у меня есть вино с южных склонов Этны, где огонь греет снизу, а солнце — сверху. Ах, что за вино! Какая жалость, что эти проклятые римляне отняли у нас Сицилию. Но боги непременно все изменят. А к вину нужна девушка, а? Я позволила моим отдыхать, все равно сегодня никто в лупанарий не идет, но я их сейчас позову. О, великий господин, ты ведь знаешь, не всегда там хорошая забава, где толпа. Ты мудр и будешь щедр к девушкам, которые этой ночью ничего не заработали.

— Замолчи! — гневно бросил Гидденем.

Он жадно пил превосходное, крепкое вино, и вскоре кровь запульсировала у него в жилах и ударила в голову.

Когда несколько обеспокоенная баба отодвинулась, Гидденем притянул ее к столу, заставил сесть рядом и, наклонившись, принялся лихорадочно говорить:

— Знаешь, это дивное чувство. Немного страшно, но больше — безумной радости. Мы, солдаты, знаем. Убил врага — обычная радость. Убил в драке, должен бежать — радость. Ибо твоя сила выше других и выше закона. Рассказывал один пират за вином: потопить египетскую или понтийскую галеру — обычная радость. Потопить карфагенскую, разграбить, вырезать всех — безумная радость. Понимаешь? Подлей вина! Говорил один знакомый, знатный человек… Знаешь, украсть государственную казну — пьянящее чувство. Ты сильнее! Даже предать — твоя воля, твое счастье, если удастся. Но никто мне не говорил… Да подлей же вина! Никто не говорил, каково это чувство — святотатство! Когда веришь в своих богов, всемогущих, и все же… Святотатство — это доказательство того, что ты сильнее бога! Понимаешь?

Атия опытным взглядом окинула странного гостя. Нет, за пазухой туники ничего нет, на левом плече лишь обычный, не слишком дорогой браслет, пояс ценный, но такие всегда носили клинабары, и меч. Что же совершил этот