Шелестят паруса кораблей - Александр Гервасьевич Лебеденко

Головнин ничего не ответил.

По новому звуку рожка кадеты отправились в коридор, а оттуда строем в большой зал, уставленный столами и скамейками. Дядька скомандовал встать, дежурный прочел молитву, все сели за столы. Столы были грязные, кружки с молоком и куски ситного хлеба не вызывали аппетита.

Корпус переживал безвременье. Пожар — а пожары в те времена были часты и губительны — выгнал Морской корпус из столицы в Кронштадт, где ему предоставили здание большое, вместительное, но неудобное.

Многие преподаватели, не желая покидать насиженные и благоустроенные дома, подали в отставку. Найти им замену было трудно. Сам директор корпуса, неплохой администратор, автор мудрых корпусных программ и уставов, Голенищев-Кутузов, по множеству занятий и обязанностей наезжал в Кронштадт весьма редко.

Учебная программа оставалась прежней (утверждена самой царицей) и была весьма обширной: закон божий, арифметика, геометрия, тригонометрия, навигация, астрономия, морская эволюция, артиллерия, корабельная архитектура, механика, фортификация, грамматика, риторика, философия, генеалогия, право, история, география, рисование, танцы, фехтование, такелажное дело. Если прибавить к этому языки — французский, английский, датский, итальянский и шведский, — то можно представить, сколь беспомощны были перед такой программой не только юные кадеты, съехавшиеся сюда со всей России, но и с трудом подобранные педагоги.

Но в корпусе все же была и здоровая основа, которой он и держался. Были знающие педагоги, такие, как прослушавшие курс в Эдинбургском университете Василий Никитич Никитин и Прохор Игнатьевич Суворов. Были, разумеется, и кадеты, стремившиеся к знанию. Они держались вместе и пользовались уважением среди товарищей. У знания и стремления к нему есть особая притягательная сила, перед которой невольно склоняются и распущенность, и тупое невежество.

Вася Головнин скоро понял, с кем ему по пути, и, хотя по своему характеру он не был склонен к легкой, неразмышляющей дружбе, чувство полного, отрешенного одиночества уступило место более спокойному состоянию делового ученического товарищества.

День шел за днем, месяц за месяцем слагались в годы. Жизнь корпуса заполняла все время, кроме сна. Далекая рязанская вотчина отходила в прошлое. Начиналось знакомство с морем, походы на веслах и под парусами. Василий чувствовал себя на воде, под порывами ветра, бодро. Он не страдал морской болезнью. Старые моряки говорили ему, что из него выйдет толк. И он гордился этим.

«НЕ ТРОНЬ МЕНЯ»

В громких командах офицеров корпуса, в движениях кадетов, служителей появилась особая серьезность и живость. Старшие кадеты перебрасывались торопливыми вопросами, лаконичными ответами. Что-то новое вошло в размеренную, расписанную по часам жизнь корпуса.

Неизвестно кем занесенный, пронесся слушок: кадетов старшего курса возьмут на боевые корабли, в поход против шведов. Скептики пожимали плечами:

— Сомнительно! Ну, а если и так? Нас для того и готовят, чтобы мы служили на флоте.

— Да нет, — возражали энтузиасты, — это не на ученье, а сразу на корабли и в бой.

Война со шведами идет уже два года. Шведов били и еще будут бить. Но чтобы до производства в гардемарины, сразу на флот и в бой, — такого еще не бывало...

Ночью поздно не засыпали, ворочались в постелях. Перешептывались. Иные храбрились: давно пора разобрать по кораблям проучившихся два года. За лишние несколько недель много знаний не накопишь.

Под утро все забывались крепким сном молодости. По сигналу горна с трудом раскрывали глаза, и первым вопросом было:

— Что нового?

Слушок оправдался. После молитвы и завтрака тут же в столовой прочли списки. О себе Головнин услышал: назначен «за мичмана» на линейный корабль «Не тронь меня».

Гардемарин Федор Веселаго, на два года старше Головнина, подошел к нему, милостиво и как-то встревожено положил руку на плечо, заглянул в глаза и спросил:

— Ну как? Волнительно? — И, не дожидаясь ответа, продолжал: — Я тоже на «Не тронь меня». Держись вместе. Еще с нами Петр Хаминов и двое старших. Знаешь, наверное?

Головнину льстило: старшие и уже год как гардемарины принимают его в свой круг.

Корпусные офицеры собрали назначенных на корабли сперва в зале, потом вывели на набережную перед зданием корпуса и после взволнованной речи старшего офицера строем повели в порт.

И вот перед ними у стенки «Не тронь меня», большой, заслуженный корабль, побывавший во многих боях.

Молодых людей, назначенных на корабль, принял старший офицер капитан-лейтенант Иван Иванович Экин, служивший на российском флоте с 1783 года. Он указал каждому его обязанности и до вечера отпустил всех в город.

Головнин лучше других владел английским языком, и старший офицер сказал:

— На походе и в бою будешь переводчиком при командире корабля капитане Треверене. Он плохо владеет русским языком.

Шестого мая за отсутствием ветра началось верпование корабля. С баркаса забрасывали вперед верп и подтягивали к нему парусное судно. Так, передвигаясь вперед, «Не тронь меня» к вечеру вышел на Большой Кронштадтский рейд.

С высокой палубы Головнин с интересом разглядывал обширный порт. Кроме «Не тронь меня», еще несколько линейных кораблей и фрегатов готовилось к походу.

Голоса вахтенных, боцманские дудки, стук топоров, скрип деревянных частей, шорох якорных канатов — многоголосье разнообразных звуков. Между кораблями по мелкой волне носились на веслах и под парусами командирские шлюпки. На баркасах подвозили бочки с солониной, аккуратные бочонки с водой, клетки с живой птицей, корзины, чемоданы с личными вещами офицеров. Иногда на легких весельных лодках к бортам кораблей и фрегатов подъезжали жены и родственники офицеров, уходивших в поход.

Когда Головнин явился к капитану Треверену, тот сразу заговорил с ним по-английски. Он расспросил Головнина о семье. Потом сказал, что освобождает его от несения вахты и только требует, чтобы «за мичмана» всегда был при нем на палубе, в особенности во время боя.

— Место, где я нахожусь во время сражения и даже абордажа, не самое спокойное, но надеюсь, у вас, молодой человек, хватит мужества.

— Вам, сэр, не придется упрекнуть меня в трусости.

Треверену захотелось погладить по голове этого юношу, но, вспомнив, что перед ним «за мичмана», почти офицер, он положил ему руку на плечо и со всей доступной ему мягкостью в голосе сказал:

— До утра вы свободны.

ПЕРВОЕ СРАЖЕНИЕ

Жесток бой на море.

Море не сулит бойцам ни защиты, ни