Весь Рафаэль Сабатини в одном томе - Рафаэль Сабатини

— Я бы согласился с вами, если бы артиллерия решала все, — ответил Андре-Луи. — Но для победы в битве одних только пушек мало, нужны еще и мозги. А мозги того, кто издал герцогский манифест, не внушают мне уважения.

— Вот как! А Лафайет? Или ты считаешь его гением? — Сеньор де Гаврийяк фыркнул.

— О нем судить рано. Он еще не командовал армией в условиях военных действий. Возможно, ничем не лучше герцога Брауншвейгского.

По прибытии в Дикирх обнаружилось, что городок занят гессенцами из авангарда дивизии князя Гогенлоэ,[391] которая наступала на Тьонвиль и Мец. Солдаты — опытные, хорошо вооруженные и дисциплинированные — были полной противоположностью тем оборванцам, которым предстояло сдерживать их наступление.

Андре-Луи снял трехцветный кушак, опоясывавший его оливково-зеленый костюм для верховой езды, и отцепил трехцветную кокарду с конической тульи широкополой шляпы. Документы он запихнул поглубже во внутренний карман застегнутого на все пуговицы жилета. По бумагам, служившим во Франции пропуском, здесь тоже могли пропустить — прямиком на виселицу. Отныне инициативу взял на себя господин де Керкадью. Чтобы получить разрешение ехать дальше, он отрекомендовался офицерам союзников. Его проверили, но исключительно для видимости, и разрешение тут же было выдано. Эмигранты продолжали покидать страну, хотя и не столь массово, как прежде. Да и с какой стати было союзникам опасаться тех, кто стремился оказаться позади их войск?

Погода испортилась, дороги развезло, копыта лошадей увязали в грязи. Ехать становилось все тяжелее. Наконец путешественники прибыли в Вейттлиб, где и заночевали в неплохой гостинице. Наутро небо очистилось, и, невзирая на месиво под ногами, они продолжили путь по плодородной Мозельской долине. Кругом, куда ни кинь взгляд, простирались мокрые виноградники, не сулившие в этом году большого урожая.

И вот после долгого пути, спустя целую неделю со дня отправления, дорожная карета миновала Эренбрайтштайн с его мрачной крепостью, прогрохотала по мосту и въехала в город Кобленц.

Теперь уже имя госпожи де Плугастель стало для них пропуском, ибо оно было хорошо известно в Кобленце. Ее муж, господин де Плугастель, был заметной фигурой при чрезмерно пышном дворе; с его помощью принцы основали в изгнании ультрароялистское государство. Существование последнего стало возможным благодаря займу, предоставленному амстердамскими банкирами, и щедрости курфюрста Трирского.

Сеньор де Гаврийяк, следуя глубоко укоренившейся привычке, высадился со своими спутниками у гостиницы «Три короны» — лучшей в городе. Правда, Национальный конвент,[392] которому предстояло конфисковать поместья дворян-эмигрантов, к этому времени еще не был создан, однако же поместья вместе с доходами от них были ныне недосягаемы, и сеньор де Гаврийяк располагал всего лишь двадцатью луидорами, которые случайно оказались при нем перед отъездом. К этой сумме он мог бы добавить только стоимость собственного платья и нескольких безделушек Алины. Карета же принадлежала госпоже де Плугастель, равно как и дорожные сундуки в багажном отделении. Предусмотрительная госпожа де Плугастель захватила с собой и ларец со всеми своими драгоценностями, за которые при необходимости могла выручить внушительную сумму денег. Андре-Луи отправился в путь с тридцатью луидорами, но в дороге его кошелек похудел на треть.

Однако мысль о деньгах никогда не отравляла безмятежного существования сеньора де Гаврийяка. Он ни разу в жизни не требовал чего-то большего, нежели все, что ему заблагорассудится. Вот и теперь он не задумываясь запросил все самое лучшее, что мог предоставить хозяин гостиницы, — лучшие комнаты, еду и вино.

Появись наши путешественники в Кобленце на месяц раньше, они, вероятно, вообразили бы, что по-прежнему находятся во Франции: город в те дни был так переполнен эмигрантами, что на улицах слышалась только французская речь, вдобавок в предместье Таль на другом берегу реки стоял военный лагерь французов. Теперь же, когда армия наконец выступила и ушла на запад тушить пожар революции и восстанавливать монархию во всей полноте ее власти, французское население Кобленца, равно как и других прирейнских городов, сократилось до нескольких тысяч человек. Но многие придворные остались. Двор их высочеств временно обосновался в Шенборнлусте, роскошной летней резиденции курфюрста, которую Клеменс Венцеслав[393] предоставил в распоряжение своих царственных племянников — двух братьев короля, графа Прованского[394] и графа д’Артуа, и его дяди, принца де Конде.

Пользуясь любезностью курфюрста, их высочества беззастенчиво злоупотребляли его щедростью и всячески испытывали терпение гостеприимного хозяина. Все три принца приехали в Саксонию в сопровождении любовниц, а граф Прованский прихватил и жену. Придворные, блиставшие изысканными туалетами, пустились, по версальской моде, в разврат и интриги.

Хотя Месье со своим братом графом д’Артуа представляли королевское правительство в изгнании, они не признавали подписанную королем конституцию и выступали поборниками всех старинных привилегий, отмена которых была, по существу, единственной настоящей целью революционеров.

Конде, единственный из принцев обладавший воинским талантом — и его талант и репутация были незаурядны, — обосновался в Вормсе и организовал там боеспособное войско из двадцати пяти тысяч французов, готовых встать под его знамя во имя Трона и Алтаря.

К этим-то людям и съезжались в Кобленц придворные, вводя гостеприимного хозяина Шенборнлуста в непомерные расходы. Дворяне с женами и домочадцами расселились в городе, сняв квартиры по средствам. Поначалу денег было сравнительно много, и эмигранты тратили их с расточительностью людей, не знавших заботы о завтрашнем дне. Они ждали возвращения лучших времен, проводя досуг в привычной праздности и развлечениях. Они превратили боннскую дорогу в подобие бульвара Кур-ла-Рен;[395] они катались верхом, прогуливались, сплетничали, устраивали балы, играли в карты, пускались в амурные приключения и плели интриги. Они даже, вопреки эдиктам курфюрста, затевали дуэли. Не было такого скандального происшествия, в котором они не приняли бы участия. Отступления от принятых в Кобленце норм поведения, которые позволяла себе приезжая публика, становились все более вопиющими, и старому добряку-курфюрсту пришлось обратиться к царственным племянникам с жалобой на то, что непристойное поведение, оскорбительные манеры, развратные привычки и отсутствие религиозных чувств у французского дворянства оказывают тлетворное влияние на его подданных. Старик осмелился даже напомнить принцам о том, что личный пример куда действеннее наставлений и прежде всего следует наводить порядок в собственном доме.

Столкнувшись со столь ограниченным и провинциальным взглядом на вещи, племянники вскинули брови, переглянулись и заверили старика в том, что самую упорядоченную жизнь современный принц ведет как раз тогда, когда обзаводится maîtress-en-titre.[396] Мягкосердечный, снисходительный архиепископ не был убежден в этом, но решил не настаивать на своем, чтобы лишний раз не расстраивать бедных изгнанников.

Господин де